Заговор генералов

Солдатня. Черные толпы. А с фронтов уже идут, конечно, войска, посланные императором на бунтовщиков... Но эти приближаются...

– Надлежит установить военную диктатуру! – изрек депутат Некрасов. Вручить власть популярному генералу.

– Кому?

– На выбор: Брусилов. Деникин. Адмирал Колчак. Начальник главного артиллерийского управления генерал Маниковский.

– Где они, эти генералы? Кто на фронте, кто – неизвестно где... И что значит: "вручить?" Как понимает сие господин Некрасов?.. Абсурд.

Предложение о назначении диктатора отвергли.

Продолжали тереть лбы, массировать щеки, хмурить брови, хрустеть суставами пальцев. Выдавливать нереальные предложения. Пока депутат Коваленко не нашел спасительное:

– Передать власть совету старейшин!

Согласились на компромиссную формулу: "Императорскому указу о роспуске подчиниться, считать Государственную думу не функционирующей, но членам Думы не разъезжаться и немедленно собраться на "частное совещание".

Не разъехались и не разошлись. Забежали в буфетную, выпили по стакану чаю, проглотили по бутерброду – и назад. Но чтобы даже внешне их собрание не выглядело афронтом государю, заседали уже не в Белом зале, а рядом, в Полуциркульном, где никогда никаких официальных заседаний не проводилось: Дума-де на каникулах, а это просто приватные собеседования. Но присутствовали почти все. Открыл, как и обычно, Родзянко. Те же вопросы: "Что делать и как быть?"

– Мы не знаем еще истинного положения дел. Но каждый должен определить свое отношение к происходящему.

Попросил слова депутат Шульгин – правый и правоверный:

– Рекомендую принять одно из двух предложений: или о назначении диктатора, или о передаче власти совету старейшин.

– А почему бы всей Думе не объявить себя властью?

– Значит, не подчиниться царскому указу!..

Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое умиротворение:

– Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, – он сделал мягкий широкий жест в сторону окон, – мы не разобрались в обстановке. Насколько серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и мы... окажемся...

Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного царского войска.

Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны сплотиться. Все – без различия взглядов, поступившись интересами групп и партий, кои они представляют.

– Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем:

– Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш девиз: "Все для войны!" – то они наши друзья. Но если они идут с другими мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать им прямо и твердо: "Вы – враги, мы не только не с вами, мы против вас!"

Шульгину не возразил никто – все здесь были "за войну до победного конца". И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы, которому сейчас же и вручить "диктаторскую власть", согласились все.

В комитет вошли те же лица: Шульгин – от правого крыла; социал-демократ меньшевик, усердный "оборонец" Чхеидзе – от левого; вождь октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало кому известный Владимир Львов – от центра (знали лишь, что он весьма религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший себя к поступлению в монастырь); а остальные – по двое-трое от других фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.

Едва закончилось избрание и миновала опасность, что его обойдут или забаллотируют, Керенский вскочил:

– Медлить нельзя! Я сейчас поеду по полкам! Могу ли я сказать войскам, что Государственная дума с ними?..

Ах какой он был в эту минуту! Как он жаждал этой минуты! Он словно бы предчувствовал. Всего три дня назад, на заседании в Белом зале, он произнес речь, в которой были такие слова: "Подумайте, господа, подумайте – и не придете ли вы со мною к одному выводу, что иногда гангренозного больного, который умрет через две недели, нужно, как меня недавно, вылечить хирургическим лечением немедленно, – и тогда он воскреснет с новыми силами к новой жизни..." Привнесение личного – испытанный ораторский прием: ему действительно недавно вырезали почку, и в Думе это знали. Его речь цензура запретила печатать в газетах. Кое-кто презрительно отозвался: набор выспренних фраз. О нет, наитие! Предощущение, коим обладают только избранные!.. Он вскинул руку:

– Могу я сказать войскам, что Дума берет на себя ответственность?

В зале зашумели.

И тут, будто разыгрывался спектакль, вбежал офицер охраны Таврического:

– Они уже здесь! Керенского с трибуны сдуло.

К ограде Таврического дворца приближалась первая группа – солдаты, рабочие с красными бантами на шинелях и куртках. Керенский, обогнав офицера охраны, выбежал к ним навстречу. Лицо его горело от возбуждения. Глаза сияли:

– Солдаты! Ко мне!

Он смутился: еще никогда не доводилось ему отдавать приказы. Дерзко вскинул голову: