Заговор конца света

«Врожденные идеи», сопряженные с бесконечным Универсумом, являются своеобразными матрицами, на которых происходит кристаллизация особых внеприродных состояний. Их можно назвать «высшими состояниями» или «высшими функциями» — истоком любой этической или религиозной системы. Подлинный разум всегда нравственен, в отличие от рассудка.

С точки зрения физиологии мозга за «высшие функции» отвечают наиболее тонкие его структуры (возможно, лишь частично связанные с материальным субстратом), о которых в настоящее время почти ничего не известно. Но только благодаря их наличию человеку открыто знание «нравственного закона» — особого рода интуиции, позволяющей безошибочно соизмерять этичность событий внутреннего и внешнего мира. Причем законы этики не менее объективные и строгие, чем физические законы, управляющие движением звезд.

«И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы» (Быт. 1, 16–18).

Сайм, «человек, который был Четвергом», может служить воплощением Закона, данного Четвертым Днем творения. Лишь следуя «пути с сердцем», внимая голосу нравственной интуиции (который нередко звучит на пределе слышимости) человек имеет шансы действительно стать Человеком.

Однако верно и обратное. Врожденная нравственная глухота, едва уловимая генетическая аномалия не позволяет чувствовать мир вне его материального, самого грубого плана. И тогда единственное, что может быть противопоставлено разгулу страстей — страх, самый ненадежный из всех внутренних ограничителей. Но для нейтрализации этически ущербного индивида может оказаться недостаточно даже всего накопленного человечеством богатого опыта подавления инстинктивных влечений, идущих из доисторических слоев бессознательного. Наряду с духовной эволюцией существует и прямо противоположная тенденция — духовный регресс. Превращение в не-человека.

«Природа задала нам мучительную загадку. Мы действительно начинаем догадываться, что среди нас есть нелюди. Но мы еще не знаем, как быть с этим открытием»^{45}.

Для наших далеких предков эта проблема была гораздо актуальней, и она была решена еще тогда, много веков назад (раз человечество вообще сумело выжить в те времена). В качестве примера воспользуемся блестящим рассказом Р. Силверберга «Костяной дом».

Современный исследователь, отправившись в прошлое на двадцать тысяч лет назад, когда только-только сформировался человек современного типа, с удивлением обнаруживает, что эти люди ничем не уступают ему самому. «Они знают, и знают абсолютно точно, что человек — венец творения»^{46}. Вымирающие неандертальцы («плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других») являются в их глазах олицетворением давно пройденного этапа. Язык — вот что служит объединяющим началом. Причем не обычный разговорный, есть второй — тайный — язык, который дозволено знать только соплеменникам.

И прежде, чем героя рассказа допустят до изучения этого тайного языка, ему предстоит нелегкое испытание. Племени необходимо удостовериться, насколько в нем «силен дикарь». Иными словами — измерить глубину его человечности. Проверка самая элементарная, и каждому из нас не мешало бы задаться вопросом: «Способен ли я на сочувствие, смогу ли я обращаться с незнакомцем так, как обращались со мной?»^{47}. Действительно ли я человек?

Знание «нравственного закона» становится тем признаком, который позволяет безусловно отнести данного индивида к представителям Homo sapiens. Мы же получаем еще одну шкалу, разбивающую человеческое сообщество на две несводимые категории. Горизонтальное деление «внушаемые — невнушаемые» («слабые — сильные») теперь дополняется вертикалью естественной нравственности.

В некотором роде эти шкалы взаимосвязаны. «В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия»^{48}. Само возникновение языка рождено необходимостью противостоять нежелательному внушению. На новом витке спирали эволюции регрессивный комплекс признаков (асуггестия) трансформировался в качественно новый механизм физиологии высшей нервной деятельности — контрсуггестию.

«Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере»^{49}.