Заяц над бездной

«Прикиндел» прошел по стене и, примерившись, прыгнул со стены. Это был отчаянный поступок, ведь высота – не меньше трех этажей. Но «Прикиндел» удачно приземлился и сразу же, возбужденный побегом, вскочил на ноги.

Он пробежал до угла и, свернув за угол, тут же ткнулся лицом в широкую грудь полковника Блынду. Оглядев могучую индейскую фигуру полковника, Прикиндел с досадой сплюнул и поднял руки. Но полковник, к его удивлению, не стал крутить ему руки, а вынул из кармана и предъявил фото Брежнева.

Прикиндел придирчиво вгляделся в лицо генсека и пожал худыми плечами – не знаю. Тогда Блынду быстро написал на обратной стороне фото свой телефон и протянул фото Прикинделу.

Прикиндел кивнул, быстро и ловко сложил фото до крошечного квадратика и спрятал куда-то назад, в штаны.

Потом пообещал что-то полковнику, а на прощание подкрепил свое обещание старинным зековским жестом – «вырвал» клык и им же «перерезал» себе горло. Расстались по-мужски быстро и скупо, как ковбои.

Прикиндел побежал дальше, а полковник Блынду вытер пот со лба и поднял голову – там, наверху, в тени сторожевой башни, в бинокле часового прыгали вверх-вниз круглые груди Иляны Паулеску.

Домочадцы давно не видели Барона таким, каким он пришел в дом после разговора с опасными цыганами.

Барон приказал Лаутару исчезнуть, лучше – навсегда.

Ане он приказал никуда не выходить из своей комнаты. Пока он сам не позволит ей выйти.

Малай и еще двое цыган с ружьями сели у входа в комнату Аны.

А сыновьям – всем, кто был в это время в его доме - Барон приказал собрать «деньги таборов».

Такое распоряжение цыганский барон отдает исключительно редко – как правило, это происходит, когда опасность угрожает цыганскому роду или клану, и возникает необходимость объединить на время силы и деньги разбросанных по свету отдельных больших и малых таборов, принадлежащих к одному обширному роду.

Несколько дней в дом Барона стекались цыгане. Много цыган. Все они привозили деньги.

Деньги заполонили весь дом Барона. Скоро они лежали повсюду, их считали, складывали в толстые мятые пачки, а пачки не слишком уважительно или совсем неопрятно перематывали веревками или тряпицами сами сыновья Барона.

Но вот, в конце концов, деньги таборов собраны и кое-как посчитаны.

Барон загрузил деньги в свою запряженную двумя лошадьми коляску.

Напоследок он долго смотрел на окно на третьем этаже. Окно своей любимой дочери.

Барон подъехал к старому дому. Дом стоял в глухом, безлюдном месте, в глубине леса, на темной поляне.

Жители окрестных деревень обходили этот лес, и этот дом - далеко стороной. Здесь жил Ануш.

О нем рассказывали всякие небылицы. Говорили, что Анушу триста лет, и что он никогда не спит, и что если он посмотрит человеку прямо в глаза – заберет у него один год жизни, а если дотронуться до Ануша – будешь долго жить. Конечно, врали.

Достоверно известно было только одно – Ануш с незапамятных времен был главой древнего цыганского клана. Не просто серьезных, а самых опасных цыган, какие только есть, если не на всем свете, так уж точно во всей Бессарабии. Говорили, что сам Ануш погубил столько людей, сколько деревьев в лесу, в котором он живет – потому что Ануш сам сажал дерево всякий раз, когда отнимал чью-то жизнь.

Барон в самом мрачном расположении духа ехал через лес.

Он подъехал прямо к дому Ануша, привязал коней и подошел к двери дома.

Барон хотел постучать в дверь, но она открылась на секунду раньше. За дверью, улыбаясь, стоял Ануш.

- Пришел, - сказал Ануш. – Хорошо!

Ануш – старичок, он очень худой, сухой и очень смуглый, не просто опаленный солнцем, а, лучше сказать, сильно вяленный. На вид ему и правда лет триста. Глаза у него черные, круглые, как у птицы.

- Один человек должен деньги тебе. Старый долг. Твои люди взять его хотели, а я стрельнул по одному. За дочку свою испугался, - сказал Барон.

Ануш улыбнулся.

Барон обернулся и вдруг здесь, в этом темном доме, прямо за своей спиной увидел все, как оно было.

Увидел Барон Лаутара, лежащего на земле, и свою дочь Ану, стреляющую по ногам цыгана, и себя, и даже огромного цыгана Малая, с топором в руке.

Ануш расходился все больше и больше, и вдруг дом его наполнился звуками: то были голоса, человеческие голоса, и пробивалась сквозь голоса песня, пел ее древний, грубый женский голос.

Барон смотрел на Ануша, и голова у него шла кругом от того, что он видел. Ануш, прямо на его глазах, вдруг превратился в мальчика, цыганенка лет пяти, а цыганенок стал черным котенком, потом вскочил вдруг черным оленем, а то вдруг взвился над Бароном черным жеребцом, и носился по дому, ржал, как сам черт и вставал на дыбы.

Барон много чего повидал в жизни, прежде чем стать Бароном, и еще больше – после того, как стал им. Но он был напуган. Он пал тогда на колени и умолял Ануша простить его дочь, и просил Ануша взять его жизнь, и все деньги таборов, лишь бы только Ануш не трогал его дочь Ану, но Ануш не слышал эти мольбы, потому что уже был черным кабаном, и метался по дому так, что стены дрожали.

Наконец, Ануш стал успокаиваться. Звуки и видения исчезли.

Барон лежал на полу и тяжело дышал.