Заяц над бездной

- Не приказываю, – еще тише, совсем небывало для себя тихо сказал Смирнов. – Лично тебя… прошу!

- Есть! – сказал Блынду, и через секунду уже исчез в зеленых водах Днестра.

Смирнов держался одной рукой за сердце, а другой крепко вцепился в локоть полковника Блынду, так сильно, что полковник уже готов был вскрикнуть, но стыдился и терпел.

Смирнов и Блынду стояли перед каталкой, на которой лежало укрытое простыней тело, с торчащими из-под простыни большими и узловатыми, голыми, синими ступнями.

Синим было и лицо Игната Цопа, законченного синяка, патологоанатома морга.

Блынду подал знак, и Игнат отдернул простыню.

В этот момент Смирнов так сжал своей стальной рукой локоть полковника, что Блынду, чтобы не вскрикнуть, прикусил губу.

Но уже в следующую секунду Смирнов радостно обнимал полковника, а потом, на радостях, и синего Игната Цопа. Нет! Не он!

Смирнов и Блынду снова обнялись, а Блынду жестом попросил Игната Цопа укрыть обратно тело – не он!

На глазах Смирнова были слезы неподдельного счастья.

«ВСЕ ДЛЯ СЧАСТЬЯ И ГОРЯ»

- сообщала табличка при входе в магазин одежды.

Хозяин магазина, шестидесятилетний портной Исаак Натанович Нахес, как всегда, суетился внутри.

В магазине висело десятка два мужских брючных пар – это была вершина мастерства Нахеса как портного, они были недурно сшиты, и кроме того, практичны, потому что подходили и для свадеб, и для похорон, и часто были украшением и тех, и других, соревнуясь в выразительности даже с самими виновниками и тех, и других церемоний.

Лаутар робко зашел в магазин.

Его тут же окружил своим еврейским обаянием Нахес:

- У нас радость? – бодро спросил Нахес и тут же заботливо понизил голос. - Или горе?

- Радость! – скромно отозвался Лаутар. – Мне нужен костюм. Для свадьбы. Хороший.

- Хороший костюм?! – аж вспыхнул радостью Нахес.

- Пиджак. Для начала. Там посмотрим! – испуганно сказал Лаутар, разглядев ценники на костюмах.

Лаутар смотрел на себя в зеркале, а рядом, сияя, стоял Нахес.

Пиджак был хорош. Он ладно сидел на Лаутаре, но от этого еще нелепей и гаже сделались старые штаны Лаутара.

Нахес перехватил взгляд Лаутара и сказал:

- Вы правильно думаете, и я с Вами согласен! Конечно, нужны штаны! Жених без штанов – это уже хулиганство!

Нахес молниеносно вынес штаны вместе с извинениями:

- Вам придется подождать, ровно минуту! У меня одна примерочная! Она сейчас занята. Тесно, но ничего не поделаешь! Всю жизнь я так, в тесноте, но не в обиде, слава богу! Мой дедушка говорил: Лучше иметь маленькое ателье, чем большие погромы!

В этот момент занавеска примерочной разлетелась в стороны, и взглядам Нахеса и Лаутара предстала Ана – она была в ослепительном, белом свадебном платье.

- Чтоб я так жил! – сказал тихо Нахес. – Как вам в этом хорошо!

Ана и Лаутар, не в силах вымолвить слова, смотрели друг на друга.

По проселочной дороге ехала процессия из нескольких мотоциклов, сильно побитых жизнью ГАЗиков и двух серых от пыли правительственных «Волг».

Замыкал процессию грузовик, в котором сидели, глотая пыль, солдаты – человек двадцать, и четверо мексиканцев с гитарами, бубнами и маракасами.

Их пышные сомбреро стали серыми от пыли.

Солдаты норовили уронить головы в касках, проваливаясь в сон.

Мексиканцы с прищуром смотрели с раскаленную даль.

- Стой! Стой! – заорал Смирнов водителю, и через секунду уже вылезал из машины. – Пешком пойду! У меня жопы больше нет!

Гроссу и Блынду из солидарности последовали его примеру.

Они втроем пошли пешком, впереди колонны.

- Ты же говорил, «республика маленькая! Далеко не улетит!» – издевательски обращаясь к Блынду, сказал Смирнов. – Где же он?

- Да, - признал Блынду. – Я недооценивал Леонида Ильича!

- То-то! – с гордостью сказал Смирнов, рассмеялся было, но тотчас осекся. – Эх, знал бы ты Леню…

Наступала ночь.

У костра сидели солдаты, они пекли картошку.

Солдаты передавали картошку мексиканцам, те благодарили их широкими глупыми улыбками, а вскоре затянули печальную мексиканскую песню.

Гроссу и Смирнов сидели рядом.

Лицо Смирнова было печальным, он успел даже загореть, как цыган, за этот мучительно долгий и пыльный, как проселочная дорога, день.

Иван Никитич смотрел на огонь костра.

Гроссу передал Смирнову картошку. Смирнов, не колеблясь, принял из рук Гроссу раскаленный почерневший плод. Руки и рукава рубашки испачкались, но Смирнов не обращал на это никакого внимания.

Водитель что-то шепнул Смирнову на ухо, Смирнов жестом разрешил – валяй.

Водитель тут же принес вина, в видавшей виды шоферской канистре.

Смирнов приложился к канистре, с трудом пристроившись к широкому горлышку. Потом передал ее Гроссу, тот пристроился к канистре сразу, как будто всю жизнь из нее пил.

Потом канистра пошла по рукам, выпили мексиканцы, выпили солдаты, выпил даже сосредоточенно-бодрый полковник Блынду, устало прикидывавший в эту минуту: а хорошо ли это – быть генералом?

…Брежнев и Лаутар сидели на вершине холма. Наступал рассвет.