Закат и падение Римской империи

После семидесятидневной осады терпение жителей Дамаска, а может быть и их съестные припасы, истощились, и самые храбрые из вождей подчинились тяжелым требованиям необходимости. Среди различных случайностей и мирного, и военного времени они научились бояться свирепости Халида и уважать кроткие добродетели Абу Убайда. В полночь в палатку этого почтенного военачальника были введены сто избранных депутатов от духовенства и народа. Он вежливо принял их и вежливо отпустил. Они возвратились в город с письменным договором, за соблюдение которого была порукой честь одного из товарищей Мухаммеда; в договоре говорилось, что всякие военные действия прекратятся, что добровольные эмигранты могут безопасно выезжать из города со всею движимостью, какую будут в состоянии увезти с собою, и что платящие дань подданные халифа будут пользоваться своими землями и домами вместе с правом пользоваться и распоряжаться семью церквами. На этих условиях Абу Убайду были выданы самые знатные заложники и перед ним были отворены те городские ворота, которые были всего ближе к его лагерю; его солдаты, следуя его примеру, вели себя сдержанно, и он принимал смиренные изъявления признательности от жителей, которых спас от гибели. Но успешное заключение договора ослабило их бдительность и противоположная часть города была взята приступом при помощи измены. Отряд из сотни арабов отворил восточные ворота перед более жестокосердым врагом. "Не давайте пощады, - восклицал хищный и кровожадный Халид, - не давайте пощады врагам Господа". Раздались звуки его труб, и поток христианской крови обагрил улицы Дамаска. Когда он достиг церкви св. Марии, его удивило и оскорбило миролюбивое поведение его боевых товарищей; их мечи не были обнажены, а сами они были окружены толпой священников и монахов. Абу Убайд приветствовал полководца следующими словами: "Господь отдал город в мою власть путем добровольной сдачи и избавил правоверных от необходимости сражаться". "А разве я не наместник повелителя правоверных? - с негодованием возразил Халид. - Разве я не взял город приступом? Неверные должны погибнуть от меча. Бейте их". Жадные и бесчеловечные арабы были готовы исполнить это приятное для них приказание, и гибель Дамаска была бы неизбежна, если бы добросердечие Абу Убайда не нашло поддержки в приличной его рангу благородной твердости. Он устремился промеж дрожавших от страха граждан и самых свирепых варваров и стал умолять этих последних святым именем Бога, чтоб они уважали данное им обещание, чтоб они сдержали свою ярость и дождались решения своих начальников. Вожди удалились в церковь св. Марии, и после горячего спора Халид в некоторой мере подчинился разумным требованиям и авторитету своего сотоварища, который доказывал, что договор должен быть свято соблюдаем, что точное исполнение данного слова доставит мусульманам и материальные выгоды, и общее уважение и что, движимые недоверием и отчаянием, остальные сирийские жители будут оказывать мусульманам упорное сопротивление. Было решено, что меч будет вложен в ножны, что та часть Дамаска, которая сдалась Абу Убайду, немедленно воспользуется выгодами своей капитуляции и что окончательное решение будет предоставлено справедливости и мудрости халифа. Большинство населения положилось на обещание, что будет допущена веротерпимость, и обязалось уплачивать дань, и до сих пор в Дамаске живут двадцать тысяч христиан. Но мужественный Фома и сражавшиеся под его знаменем свободнорожденные патриоты предпочли бедность и изгнание. На соседнем лугу расположились лица духовного звания и миряне, солдаты и граждане, женщины и дети; они наскоро и со страхом собрали самые ценные свои пожитки и покинули с громкими воплями или с безмолвной скорбью свои родные жилища и красивые берега Фарфара. Жестокосердый Халид не был растроган зрелищем их бедственного положения; он оспаривал у жителей Дамаска право на какой-то хлебный магазин; он пытался лишить гарнизон тех выгод, которые доставлял мирный договор; он неохотно согласился на то, чтоб каждому из изгнанников было дозволено вооружиться или мечом, или копьем, или луком, и сурово объявил, что по прошествии трех дней их можно будет преследовать и можно будет обходиться с ними как с врагами мусульман.