Закат и рассвет (СИ)

— Ублюдок…- цедит сквозь зубы, чувствует, как злость захлестывает её новой волной, так что дрожат пальцы и она цепляется ими за мужской жилет, сжимает сильно. На плечах останутся следы от её ладоней, очевидно…

— Больше не боишься смотреть мне в глаза?

Их лица всего в паре сантиметров друг от друга и невозможно отвести взгляда. Это как одержимость пустотой, которая никуда не ведёт. Дорога в никуда… Без шансов на спасение.

Он смотрит на неё хищно, с вожделением, и если для неё это поединок, то для него, это лишь сладостная забава. Ему нравится выводить её из себя. Нравится делать так, чтобы её мысли были заполнены только им.

— Бояться и испытывать омерзение — разные вещи.

— Ты можешь продолжать обманывать себя сколько угодно, но в одном я уверен точно, Цунаде, это не омерзение. Тебе нравится всё то, что я делаю и всё то, что я могу с тобой сделать, — она чувствует его горячее дыхание на своей щеке, слышит, как громко начинает стучать собственное сердце. И тело её предаёт, тепло разливается запретным горячим ощущением внизу живота, когда змеиный саннин целенаправленно ерзает под ней бедрами, заставляя, прижаться к нему еще плотнее.

Ей, ведь не может нравиться такое? Не может, правда? Тогда почему ощущение духоты не покидает её?

А еще это странное ощущение неисчерпаемого голода… Жажды, что пересыхает во рту.

Сенджу помнит, как стонала под ним. Помнит, как у неё срывало крышу от ощущения, когда он двигался в ней жесткими толчками.

Орочимару знал, как заставить её умолять, знал, как сделать так, чтобы она задыхалась от оргазма со слезами на глазах.

Орочимару умел губить людские души, но и знал все пороки чужого тела наизусть.

Почувствовать освобождение через пряную боль. Асфиксию на грани с удовольствием.

— Мы, кажется, всё уже решили ещё тогда, — рваный вдох, вялая попытка отстоять свой прошлый поступок. Потому что гордая и упрямая. Потому что не приемлет, когда ей говорят «нет».

Цунаде капризна и знает себе цену. Не прощает обид.

Взгляд опускается на бледные губы и цепляется за них слишком зациклено. Она делает рваное движение бедрами, не давая отчёт собственным действиям. Слышит, как с чужих уст срывается рваный стон. Возбуждающий.

Орочимару реагирует незамедлительно, криво ухмыляется, очерчивает ладонями женскую талию, спускает плавными движениями ниже. Затем сжимает ягодицы. Делает ответный толчок бёдрами, заставляя дрожать уже женское тело.

— Это ты решила. Я лишь предложил тебе правила игры, которые ты не приняла, — на бледных губах улыбка вязкая, как хурма. У Цунаде внутри всё сводит. Она злится, психует, и одновременно с этим не может вытеснить из головы мысли о возбуждении, что чувствует сквозь темную ткань мужских штанов.

И совершенно плевать, что они находятся посередине тренировочного поля. Плевать, что кто-то может застать их в любую секунду.

Это изуродованная реальность, болезненная оттепель. Ей запах его терпкого одеколона просто не выжечь из своих легких.

— Ты выставил меня за дверь, помнишь? — ответить язвительно, резко. Заглянуть в его глаза еще раз, с вызовом. Расстегнуть молнию на болотном жилете, чтобы после, проскользнуть рукой под водолазку.

Скользнуть ногтями по твердому торсу, царапая кожу. Наслаждаясь реакцией горячего тела, хлипкой иллюзией, что всё находится под её контролем.

— Мне нужен равноценный партнер для секса, а не игрушка для битья. Либо так, либо никак, — он пожимает плечами, отвечает честно и без утайки. Смотрит открыто и не отводит глаз. И это выводит её из себя, выбивает столь зябкую почву из-под ног, потому что он бьёт по самым уязвленным местам.

В этот раз всё по-другому, и правда режет острее любого ножа.

С Орочимару не бывает легко. Близость с ним буквально выворачивает наизнанку. Это как болезненный нарыв, от которого нужно избавиться, иначе скоро начнется гангрена. Он повсюду, в её мыслях и ночных кошмарах.

— Не могу поверить, что это говоришь мне ты, — с женских уст малинового цвета, срывается нервный смешок. Интонация голоса недоверчивая, язвительная. У неё мурашки по коже и ощущение обмана, будто он снова затягивает её в сети, из которых у неё потом не будет выхода. В янтарных глазах лёд, а внутри всё разбивается, плавится, и такая горькая безысходность… У Цунаде мозги набекрень.

— Хотела бы, чтобы это сказал тебе мистер синиволоска? А он знает, что ты можешь кончить от одной только порки?

— Закрой свой рот, — она закатывает глаза, рявкает. Вспыхивает от новой волны раздражения, что снова пронзает её плечи. Гневно одергивает его руки от себя, чувствуя, как внутри всё вспыхивает пламенем. Её душат собственные эмоции и тянут на дно так, что уже не выплывешь.

Она не может найти мотивы своим желаниям, импульсам… Отторжение это или же просто всепоглощающий гнев от его самодовольства.

Она, кажется, совсем себя не знает, а Орочимару смотрит на неё так, будто бы видит её насквозь. Читает, как любимый трактат.