Закат империи

— Но разве это меняет дело? Зачем же пытаться удержать стремительное вращение колеса Фортуны? Неужели мне надо доказывать тебе, сколь тщетны все земные блага? А ты получил их сполна, как мало кто другой!

— О да, но стоит Фортуне отвернуться от тебя, ты вспоминаешь, что всего несколько мгновений назад ты был счастлив!

— В таком случае ты просто обладаешь превратными представлениями о счастье! Неужели даже для философа счастье состоит в славе? — с нескрываемой усмешкой в голосе воскликнула Философия. — Подумай о том, что, прославившись в своём отечестве, ты всё равно будешь неизвестен множеству других народов, населяющих землю. Разве не смешно самодовольство мыши, прославленной среди своих сородичей, занимающих одну нору? О, пусть даже ты прославишься среди всех народов и возомнишь себя бессмертным, но стоит тебе сравнить свои амбиции с вечностью, как сразу перестанешь радоваться долговременности своего имени. Слава, пусть даже на много веков, всё равно конечна, а потому, сравнив её с вечностью, ты и сам сочтёшь её столь ничтожной, что смысл стремления к славе будет утрачен. А если душа гибнет вместе с телом, то разве утешит тебя в этом твоя слава? Когда же душа устремится к вечному блаженству, как учит тебя твоя религия, то не смешны ли ей самой будут её жалкие земные деяния? А сколько негодяев прославились благодаря собственной низости? Одно это соображение должно было подсказать тебе, что счастье мудреца отнюдь не в славе, ибо не может он быть счастлив благодаря тому же самому, что делает счастливым мерзавца.

— Подобные соображения, — продолжала Философия, — легко отнести и к богатству. Я не стану говорить о том, что чаще всего богатеют не благодаря уму, доблести и порядочности, а благодаря прямо противоположным качествам. Кроме того, кто много имеет, тот постоянно озабочен тем, чтобы иметь ещё больше, а разве озабоченность — это признак счастливого человека? Да неужели же обладание всеми этими тленными благами, из-за которых смертные так отчаянно завидуют друг другу, позволяет убедительно ответить на тот вопрос, без ответа на который не может быть счастлив ни один разумный человек: для чего я живу?

— А власть? — спросил Боэций.

— О, это вообще самая страшная вещь на свете! — немедленно откликнулась Философия. — Сама природа власти такова, что она никогда не улучшает природу своего обладателя, но всегда только портит её. Но стоит ей оказаться в руках какого-нибудь негодяя — и губительные последствия этого не смогут сравниться ни с самым страшным извержением Этны, ни с самым большим наводнением. Согласись сам, что счастье немыслимо без свободы, ибо что это за счастье, когда твоя судьба зависит от другого? Но ведь власть лишает свободы не только других, но и самого её обладателя! Кому же, как не тебе, страдавшему от бесконечного множества государственных дел, мешающих заниматься философией, знать об этом?

— Однако я могу тебе возразить. Сильнее всего людей влечёт именно любовь, которая является добровольной зависимостью от любимого человека. Поэтому счастье возможно и без свободы, если только отказ от неё не вынужден, а совершается по доброй воле.

— И это говорит автор глубокомысленных трактатов по логике! — со смехом воскликнула Философия. — Свободный отказ от свободы — да существует ли большая нелепость? Ведь ты же только что сказал, что любовь влечёт сильнее всего! А почему? Да потому, что это неодолимое стремление к продолжению своего рода, которое заложено в натуре людей так же, как и в натуре животных. Другое дело, что животные выполняют своё предназначение в отведённые для этого сроки, а люди ещё и одушевляют своё чувство, украшая его поэзией и романтикой, наделяя им природу и Бога. Но разве эта зависимость от собственных страстей не делает вас чаще всего несчастными? Хорошо, ты скажешь мне, что бывает и счастливая любовь, но вспомни, как она недолговечна! Как быстро проходят первые радости и наступает утомление или привычка! Как быстро увядает красота! Вспомни о ревности или стремлении к новизне, и ты сразу согласишься со мной, что лишь безумно влюблённый будет твердить, что любовь — это счастье. И что уж говорить о том, как сильно зависит любовь от прихотей Фортуны! Как много жестоких или ничтожных негодяев в силу необъяснимой природы любви пользуются успехом у тех женщин, которых пытались добиться люди порядочные. Так не смеши же меня утверждением, достойным наивного отрока, что счастье состоит в любви.

Боэций был так увлечён этим необычайным спором, что давно забыл о недавних жалобах на своё печальное положение. Вот и теперь он задумался, подыскивая наиболее весомые аргументы, а затем обратился к Философии с новым вопросом:

— Ну, хорошо, хотя я и не полностью согласен со всеми твоими доводами. В чём же тогда состоит подлинное счастье, если утраченные мною блага в силу своей случайности и призрачности таковыми не являются?