Закат христианства и торжество Христа

Жизненный путь Иисуса, скрытый всеми евангелиями, неведом еще и потому, что их авторы плохо понимали духовную практику Учителя, его порыв к Отцу, мощь импульса к свету и небу, обусловленную открытием Бога в недрах собственного «Я». В евангелиях внутреннее подменено внешним, возвышение духа — правилами поведения, сложная символика обретения Бога — «дорожными правилами» текущего момента. Творцы евангелий полагали, что непорочным зачатием, предвечной жертвой, евхаристией, распятием, воскрешением, троицей можно заменить грандиозную работу духа человеческого — и потому институализированная церковь заменила эту работу балаганом с церковными петрушками. Впрочем, это относится не только к христианству: мой опыт путешествий по буддийским странам показал, что великое духовное учение Шакьямуни во многом подменили соревнованием в строительстве гигантских глиняных статуй, курением ароматных палочек и казарменным монашеством.

Чтобы понять поведение Иисуса в том храме, разрушение которого до сих пор оплакивают иудеи у сохранившейся Стены, надо вспомнить, что во времена Христа для входа в святилище необходимо было платить налог, не говоря уж о том, что тут заправляли менялы, а церковная власть обслуживала римского наместника. Конечно, Иисус не мог не знать об этом, но, придя к храму и воочию убедившись, что он больше напоминает меняльную лавку или вертеп разбойников, чем святилище, человек, призывавший к небесному терпению и «второй щеке», не смог оставаться спокойным.

Поведение Иешуа в храме — бесспорно, свидетельствует не о смирении, а о возмущении. Такого рода очищение храма — его самый революционный поступок, и естественно, он вполне осознавал, что мятежное поведение не может не привести к столкновению с властью. Фактически это было покушение на имущественные права сильных мира сего, то есть самое опасное преступление, которое власть никогда и никому не прощает. Римлянам не могло понравиться и Иисусово Царство Божие, конкурирующее с земной империей Августа. Мятеж Иисуса в храме открывал прямой путь на Голгофу, потому что он мог спровоцировать народные волнения, опасные как для церковной, так и для светской власти.

Возникает вопрос, насколько был продуман этот поступок Иисуса? Был ли он спонтанным возмущением или тщательно спланированным актом вхождения в вечность? Если верить Евангелию от Иуды (см. далее), то следует отдать предпочтение второй версии. В этом Евангелии, обнаруженном в 1978 году, фактически повествуется об организации Иисусом собственного крестного пути на Голгофу и фактическом назначении Иуды душеприказчиком Христа.

Тайная вечеря происходила отнюдь не в здании, как ее представляют великие живописцы и библейские историки, а на плоской крыше небольшого домика, принадлежащего иерусалимскому неофиту Иисуса. Это был типичный домашний пикник того времени, на котором присутствовали не только будущие апостолы, но члены его семьи и несколько женщин-последовательниц.

Каноническая версия приговора Иисуса повествует о том, что при встрече с Каиафой он назвал себя Сыном Божиим, после чего первосвященник отдал его Пилату. Евангелисты пытаются смягчить роль Понтия Пилата в вынесении приговора, свалив вину на иудейского первосвященника. Однако до сих пор приоритет двух исторических фигур — Каиафы и Понтия Пилата в судьбе Иисуса — остается нерешенной проблемой, ибо у каждого из власть предержащих были свои резоны послать его на крест — я уж не говорю о том, что эти люди жили в совершенно разных мирах.

Свидетельства евангелистов, пытающихся по возможности «выгородить» римского наместника, не кажутся убедительными: христианам предстояло еще три века жить в окружении оккупантов и портить отношения с ними означало встать на самоубийственный путь Иисуса. Именно поэтому евангелисты и решили возложить всю ответственность на иудейского первосвященника как гораздо менее опасного для движения персонажа.

Понтий Пилат был назначен наместником Иудеи в 27 году. Он жил в Кейсарии, а не в Иерусалиме, где появлялся наездами. Иосиф Флавий оставил литературный портрет Понтия Пилата, весьма далекий от евангельской терпимости. Это был жестокий человек — вполне отвечающий римским нравам своего времени, то есть не знающим прощения и пощады. Чтобы понять жестокость той эпохи, достаточно прочитать римских историков, где жестокость ничем не отличается от изуверства и некрофилии. Для римского наместника послать безвестного иудея на крест было чуть ли не ежедневной практикой, не нуждавшейся в сантиментах. К тому же вызов, брошенный Иисусом оккупантам, был чрезвычайно серьезен: ведь только Цезарь — подлинный наместник Бога на земле, а здесь какой-то самозванец не просто объявляет себя Сыном Божиим и Царем Иудейским, но еще и подбивает местных на бунт. Какие тут могут быть сомнения?..