Закат семьи Брабанов

— Ты действительно написала Стюарту, что согласна выйти за него замуж? — спросила я.

Синеситта бросила на меня благодарный взгляд, словно целый день ждала этого вопроса.

— Я люблю этого человека так, как никого не любила, — ответила она. — А это не трудно, ведь раньше я вообще никого не любила. Только для того, чтобы успокоить маму, я сказала, что выхожу замуж, потому что не хочу оставаться одинокой. Если она догадается, что я влюбилась впервые в жизни, то сойдет с ума от беспокойства.

— Она и так сходит с ума от беспокойства.

— Если она узнает правду, будет еще хуже.

— Зато теперь и я готов сойти с ума от беспокойства.

— Ты уже говоришь о себе в мужском роде?

— Извини.

— Мне не за что тебя извинять. Это твой выбор.

Когда мы возвращались на виллу, я спросила у сестры, что ей нравится в Стюарте. Не смущало ли ее, что он дружит с Бенито? Она отрицательно покачала головой с внутренним удовлетворением, выдавшим себя чуть заметной и хитроватой складкой у губ, первым появлением у нее так называемой ионийской улыбки Коры[7], запечатленной в камне в VI веке до нашей эры. Словно нарочно для усиления сходства ее левая нога немного ушла вперед, руки сомкнулись внизу живота, а полотенце оказалось прижатым локтем к боку.

— Я не могу сказать тебе, что мне в нем нравится. Я даже не помню, как он выглядит.

— Но ты же помнишь, что он друг Бенито?

— Когда я думаю о том, что через три года наш братец выйдет на свободу, у меня кожа покрывается мурашками.

— Это ведь много, три года.

— Не так уж и много. Три года назад мне исполнилось тридцать три, а я помню об этом, словно все было вчера. Ко мне пришла уйма подруг. Они танцевали сальсу[8] и пили мескаль[9], дорогая сестричка, о, прости, дорогой брат.

— Можешь звать меня, как хочешь. Я еще сама не решила.

Она впилась взглядом в мои глаза, словно хотела прочесть в них ту дату, когда я смирюсь со своим настоящим полом, перестану блуждать между двумя характерами, метаться между несколькими личностями. Затем тень ностальгии пробежала по ее лицу, и она сказала:

— Теперь они замужем и делают кучи детей, словно взбесившиеся ксероксы, выдающие все время один и тот же неполный и мятый документ.

7

Он уселся под вишней, положив куртку на колени, держа в руке стакан оранжада, который моя сестра наполняла через равные промежутки времени. «Никогда в жизни не пил столько оранжада», — говорил он, рассказывая впоследствии об этом первом дне, проведенном у нас дома. Его лицо, казалось, кричало об одиночестве, а рассеянные жесты делали похожим на человека, сомневающегося в реальности происходящего. Гостям, присутствовавшим на нашем празднике и сидевшим рядом с ним, он признался, — по наивности, решили мы, но, как оказалось, из зловредности, — что был другом Бенито в тюрьме, в результате чего все предпочли держаться от него подальше; и он остался один под вишней, в тени, такой бесценной в этот жаркий день. В конце концов к нему присоединилась Синеситта. Она спросила, не скучает ли он.

— Здесь, конечно же, не так забавно, как в тюрьме, но было бы преувеличением сказать, что все, что происходит, меня не развлекает.

— Мама сказала, что вы сидели за уклонение от уплаты налогов.

— Я думал, что не попадусь.

— Вы мошенник?

— Я просто слишком хитрый.

— Если бы вы были слишком хитрым, то не попались бы.

— Эта мысль изводила меня в первые недели заключения, поэтому позвольте мне выбросить ее подальше из головы.

— Нужно быть не слишком хитрым, а достаточно хитрым. Это вам говорит бухгалтер.

— Вы бухгалтер?

— Вы разочарованы?

— Очень.

Синеситта спросила, почему он ведет себя так обезоруживающе с ее родителями и так воинственно с ней.

— Потому что я не боюсь ваших родителей.

— Почему вы боитесь меня?

— Не знаю.

Он действительно всегда испытывал страх, — прикрывая его улыбочками, иронией, наигранностью, — настоящий страх перед моей сестрой, даже когда бил ее, унижал, топтал ногами. Он чувствовал ее превосходство над собой и тогда, когда она корчилась у него в ногах от душевной боли и умоляла ее прикончить.

— И чем вы собираетесь теперь заняться?

Обычно незнакомым людям Синеситта не задавала личных вопросов, так как в одном учебнике хороших манер, присланном «Франс-Луазир», прочла, что это невежливо. Но на этот раз она так была увлечена Стюартом, что хотела знать о нем все.

— Любовью и состоянием, — ответил он.

— С сегодняшнего дня?

— Вначале мне нужно переодеться. В таком виде у меня практически нет шансов завоевать хоть одну женщину или заработать денег.

Стремясь узнать, женат ли он, но не желая создавать впечатления, будто сама заинтересована в браке, — так как не была в нем заинтересована, — Синеситта поинтересовалась, нет ли у него детей.

— Нет, — ответил он. — Была когда-то собака, но она умерла.

— Как ее звали?

Стюарт улыбнулся.

— Я пошутил, — ответил он.

— Вы шутите над смертью собаки?

Скоро она обнаружит, что он шутил и над смертью людей. А иногда только этим и занимался.

— Никогда не имел собаки. Просто ваш вопрос о детях показался мне забавным.

— Что в нем забавного?