Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Для большинства ведущих деятелей рейха «восточная проблема» теперь сводилась к их собственному отношению к Власову и другим ведущим перебежчикам. На смену политике пришли личности. Гитлер жил в своем собственном мире, словно в бреду отдавая безапелляционные распоряжения и лишь смутно воспринимая внешний мир. Он все еще рассчитывал вернуть Украину, хотя бы по той причине, что «ее сырье необходимо нам для продолжения войны». Он не имел представления об отношениях между эмигрантами и о межнациональных сварах; Борман и Ламмерс придерживали большую часть многословных меморандумов Розенберга. Власов? У Гитлера не было времени, чтобы думать о нем. Для него генерал принадлежал к аморфной массе низших коллаборационистов – таких как Квислинг и Мюссерт[103], великий муфтий и Павелич[104], которых следует использовать, но которым нельзя доверять. Позиция фюрера прояснилась в конце января 1945 г., в ходе дискуссии о целесообразности создания Латвийского национального комитета. Ранее он упрямо настаивал на том, что в политических уступках восточным народам нет необходимости. Теперь же Гитлер утверждал, что им уже слишком поздно помогать. В конечном итоге, «кабинетными политическими играми войну не выиграть». Когда Риббентроп попытался обсудить проект примирения Власова с Шандруком, Гитлер отмахнулся от него: все могли решить только военные методы; для политики слишком поздно.

«Для политики слишком поздно» стало подтекстом еще одного заявления фюрера в конце января 1945 г. Настаивая на том, что «Власов – ничто», он тем не менее согласился на использование сил КОНР в качестве «пушечного мяса». Первая власовская дивизия должна была быть отправлена против советских войск, поскольку ее бойцы, зная, что их ждет, не могли помышлять о дезертирстве. Помимо этого – интуиция фюрера явно превосходила интуицию верящих во Власова, как в спасителя рейха, – он считал самообманом ожидание, будто обращение КОНР или кого-то еще к Красной армии принесет успех.

Борман, до конца стоявший на стороне Гитлера, по-прежнему препятствовал всем восточным «экспериментам» и стремился нейтрализовать строительство империи СС. Обе цели должны были быть достигнуты путем назначения Пауля Даргеля, бывшего заместителя Эрика Коха, экспертом по восточным вопросам партийной канцелярии Бормана. В своих попытках спровоцировать Гиммлера Борман замышлял использовать в качестве «троянского коня» в крепости СС обергруппенфюрера Кальтенбруннера и даже предполагал, будто своим новым курсом по отношению к России рейхсфюрер предавал нацизм. Стремительная катастрофа обрекла планы Бормана на провал. Ему удалось лишь подкопаться под номинально равного Гиммлеру статс-секретаря Ламмерса. Изолировав последнего от Гитлера, Борман остался единственным посредником между фюрером и внешним миром. Когда Розенберг жаловался Ламмерсу, что его сообщения не доходили до фюрера, он вряд ли знал, что сам статс-секретарь не видел Гитлера с конца октября 1944 г. по январь 1945 г. Вероятно, было бы правильно сказать, что в последние шесть месяцев войны Борману удалось приостановить раздувание власти Гиммлера, укрепив свою собственную позицию за счет последнего. С наступлением 1945 г. Борман все больше довольствовался тем, что позволял восточным делам идти своим гибельным и бессмысленным курсом.

Геринг тоже всегда выступал против политической войны, но, в отличие от Бормана, не по принципиальным соображениям, а скорее ради того, чтобы играть свою любимую роль жесткого, непреклонного рейхсмаршала. Он неистовствовал по поводу ношения немецкой униформы людьми Власова; «все, на что они способны, – это дезертирство; если они дезертируют, то больше не будут потреблять наши ресурсы». Он обвинял Бергера в «продаже Германии русским». Тем не менее, когда Власов «вошел в моду», Геринг (по предложению генерала Ашенбреннера, офицера связи с КОНР и бывшего немецкого военно-воздушного атташе в Москве) встретился с ним 2 февраля 1945 г., чтобы потратить несколько часов на совершенно бессодержательную беседу. По своему обыкновению Геринг насмехался над русскими званиями и униформой Красной армии и хотел знать, по какому праву Сталин считает себя маршалом. Когда Власов пытался перевести разговор на более актуальные вопросы, Геринг менял тему. Только по вопросу «остарбайтеров» он признал, что были допущены ошибки. Рейхсмаршал полагал, что русские привыкли к кнуту, но теперь осознал, что, должно быть, ошибался.

Позиция министерства пропаганды являлась еще более двойственной. Для Геббельса Власов был и оставался всего лишь пропагандистским механизмом, как это явно обнаружилось во время их единственной встречи 1 марта 1945 г., когда он пообещал генералу, что подберет «самых надежных национал-социалистов» для ведения того, что он назвал «власовской пропагандой». Робкое замечание русского насчет того, что на самом деле ему нужна «соответствующая техническая база», Геббельс пропустил мимо ушей.