Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Записи переговоров Геббельса с Власовым отсутствуют. Эпилог их отношений был написан, когда рейхсминистр принял на себя командование обороной Берлина: тогда он отправил за Власовым своего адъютанта, дабы извлечь пользу из опыта, полученного генералом тремя годами ранее при обороне Москвы, – шаг, на который Власов, по-видимому, ответил внешним уклонением от визита и внутренним отвращением. Геббельс продолжал относиться к Власову с подозрением, не понимая, почему столь умный человек изъявлял готовность сотрудничать с рейхом в такое время.

Антивласовская линия особенно ярко выражалась в восточном отделе министерства пропаганды, которым, со своим обычным нацистским фанатизмом, руководил Тауберт. Решительно настроенный на поддержку УПА и прочих экстремистов, Тауберт противостоял Власову до самого конца. Его позиция, типичная для других немецких сторонников противодействовавших КОНР группировок, нашла отражение в его заключительном докладе об антибольшевистской пропаганде.

«Движение Власова, – писал он, – не выглядит до конца связанным с Германией. В нем присутствуют сильные англофильские тенденции и существует идея о возможной смене лояльности. Власовское движение не национал-социалистическое. В то время как национал-социалистическая идеология работает подобно динамиту в областях, находящихся под властью большевиков (что доказали эксперименты Каминского), движение Власова представляет собой выхолощенный сплав либеральной и большевистской идеологий. Важно отметить, что оно не борется с евреями и совершенно не признает еврейскую проблему как таковую».

Позиция министерства пропаганды в отношении Власова была достаточно неопределенной, чтобы побудить одного из его новых покровителей в правительстве рейха написать Геббельсу – как до, так и после того, как министр пропаганды принял российского генерала. Министр финансов граф Шверин фон Крозиг призывал к «…предельной активизации власовской пропаганды против большевиков… Резкий контраст между немецким уровнем жизни и условиями жизни в России должен вызвать сомнения у каждого русского в отношении советской пропаганды, которая превозносит достижения советской «культуры» как непревзойденные… Как только в результате нашего контрнаступления русские откатятся назад, эти сомнения возникнут вновь и создадут необычайно благодатное поле для нашей пропаганды…».

Вера фон Крозига в немецкий ответный удар была столь же наивна, как и его вера во Власова. В середине марта он отправил Геббельсу новое письмо: «Я рад, что, приняв Власова, вы подчеркнули то значение, которое тоже придаете этому движению. Я считаю его действительно одним из самых сильных козырей, которые у нас еще есть в колоде, – не столько из-за военной помощи, которую могут оказать нам добровольческие формирования, сколько из-за пропагандистского воздействия, которое это, возможно, окажет на русского солдата… в подходящий момент выдвигается магический лозунг «мира» среди масс русских, который вполне может оказаться той трубой, при звуках которой рухнет советский Иерихон».

В течение многих лет, витийствовал фон Крозиг, он выступал за отделение русских от большевиков – различие, которое «до сих пор не было признано широкими слоями немецкого народа». Теперь он выступал в защиту того, что «нам не следует руководствоваться страхом позволить такому человеку, как Власов, стать слишком сильным и, следовательно, опасным для нас», поскольку, если Германия выиграет войну, она сможет отделаться от любых конкурентов. Эти последние письма Геббельсу, исходившие от человека, который не отличался явным интересом к восточной политике, стали мерилом политических открытий, к которым наконец пришел Шверин фон Крозиг. Семь недель спустя Шверин фон Крозиг стал министром иностранных дел в «кабинете капитуляции» адмирала Дёница.

Довольно любопытно, что в этот последний момент МИД восстановил некоторое «влияние» в советских делах, которое он утратил ранее в ходе войны. Теперь он качнулся в сторону поддержки Власова, оппозиции Розенбергу и отстаивания политики, за которую так долго ратовал его Русский комитет.