Заклятие древних маори. Последний занавес

Секунд пять Трой попеременно бросало то в жар, то в холод, по спине и животу бегали мурашки. Потом она прикоснулась к лицу. Оно было совершенно сухим. А вот черные очки – еще влажными. С чувством облегчения, настолько сильным, что оно походило на внезапный приступ тошноты, Трой окунула тряпку в растворитель и осторожными движениями стерла дорисовку. Затем села и сцепила дрожащие руки. Ни единого пятна, ни пылинки на голубоватых тенях, что она проложила под глазами, ни следа грязи на блекло-розовой коже под лобной костью.

– О Боже! – прошептала Трой. – О Боже! Слава тебе Господи! О Боже!

– Доброе утро. – Через боковую дверь вошла Пэнти. – Мне разрешили еще порисовать. Нужна новая дощечка и побольше красок. Видите, корову и самолет я уже сделала. Нравится?

Она поставила дощечку на пол у изножья подрамника, явно подражая Трой, сделала шаг назад, сцепила за спиной руки и принялась рассматривать рисунок. На нем были изображены три пронзительно-рыжие коровы, пасущиеся на изумрудном лугу. Над ними, по небу, для изображения которого Пэнти воспользовалась прозрачной новой голубой, пролетал изумрудный самолет, сбрасывающий черную бомбу.

– По-моему, здорово, – сказала Пэнти и, оторвавшись от рисунка, перевела взгляд на Трой. – И у вас тоже здорово получается, – добавила она. – Просто отлично. Внутри все переворачивается. Мне кажется, вы рисуете хорошие картины.

– Кому-то, – пристально посмотрела на нее Трой, – показалось, что в очках будет лучше.

– В таком случае этот кто-то просто дурак, – сказала Пэнти. – Короли не носят очков. А это король.

– Как бы там ни было, очки пририсовали.

– Если бы кто-нибудь нацепил очки на моих коров, я бы убила его, – заявила Пэнти.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– Не знаю, – равнодушно ответила Пэнти. – Может, Нодди?

– Да нет, вряд ли.

– Думаю, это тот же, кто нацарапал что-то на зеркале Нодди. Во всяком случае, это не я. Так как насчет дощечки и красок? Мисс Эйбл нравится, когда я рисую.

– Можешь подняться ко мне в комнату и сама взять в буфете. Там полно маленьких дощечек.

– Я не знаю, где твоя комната.

Трой, как могла, объяснила.

– Ладно, – кивнула Пэнти, – а если не найду, буду кричать, пока кто-нибудь не появится.

Она заковыляла к боковой двери.

– Постой-ка, – окликнула ее Трой, – ты «Малину», если увидишь, отличить сумеешь?

– Конечно, – с интересом посмотрела на нее Пэнти.

– Да нет, я не о ягоде. Я о такой резиновой штуковине, которая, если сесть на нее, звук издает.

– Что за звук?

– Ладно, не важно, – устало вздохнула Трой. – Забудь.

– Ты чокнулась, – решительно заявила Пэнти и вышла из зала.

– Либо я, – пробормотала Трой, – либо кто-то другой в этом доме.

IV

В то утро она упорно прорисовывала фон. Сэр Генри позировал в полдень, в течение полутора часов с двумя перерывами. За все это время он не сказал ни слова, но то и дело глубоко вздыхал. Трой рисовала руки, но он был беспокоен, все время нервно подергивался, и фактически ей удалось лишь передать их общую форму и цвет. Под самый конец сеанса появилась Миллимент и, извинившись, что-то прошептала ему на ухо.

– Нет, нет, – сердито возразил сэр Генри. – Я же сказал, завтра, не позже. Перезвони и так и передай.

– Но он говорит, что ему это очень неудобно.

– Плевать. Повторяю, перезвони.

– Хорошо, папа́, – послушно сказала Миллимент.

Она вышла, и Трой, увидев, что сэр Генри нервничает все больше и больше, объявила, что сеанс окончен, и добавила, что для изображения плаща готов позировать Седрик. Сэр Генри удалился с явным облегчением. Трой разочарованно проворчала что-то, стерла контур рук и вновь принялась за фон. Это было некое подобие картины в картине. Темный лес, влажный массив, набросанный сильными ударами кисти, врезался вершинами деревьев в залитое холодным светом ночное небо. Немного в глубине, в виде крупных пятен, были изображены некие монолиты, по форме напоминающие пирамиды. По нижней части холста Трой провела мощную линию; каждый мазок представлял собой концентрацию мучительно напряженной мысли, внезапно воплотившейся в живописной форме. Фон получился таким, как надо, только Анкреды, подумала Трой, сочтут его странным и незаконченным. Все, кроме, возможно, Седрика и Пэнти. Трой пришла к этому заключению как раз в тот момент, когда Седрик собственной персоной появился на сцене. Он был сильно и явно избыточно загримирован, двигался какой-то подпрыгивающей походкой и всячески выставлял напоказ алый плащ своего деда.

– Ну вот и я, – воскликнул он, – и на слабых плечах моих мантия из высокой трагедии! Какое чувство! Итак, моя поза?

Но показывать ему фактически ничего не пришлось. Он остановился, поднял полу плаща, встал поудобнее и точным движением завернулся в него именно так, как надо. Трой изучающе посмотрела на него и с нарастающим возбуждением принялась разводить на шпателе краски.

О такой модели, как Седрик, можно было только мечтать. Складки плаща застыли в формах прямо-таки скульптурных. Трой работала, не говоря ни слова, целый час, задерживая дыхание так часто, что даже нос заложило.