Заклятие. Истории о магах

– Имбирных по нашему убожеству не водится. Наши пряники аржаные с патокой.

– Что с тобой делать, волоки с патокой. Да подумай, чем будешь потчевать основательным после прогула.

Странно было слышать подобные распоряжения от загуменника, которого прежде и за человека не считали. А теперь надо же – уселся за панский стол и командует.

После прогула в ход пошла ячневая каша со шкварками и пшенный кулеш с куриными пупками. Сами куры, числом десять штук, уже скворчали на противне.

– Наконец кашки дали, – радовался загуменник, – а то без каши в еде основательности нет: то ли ел, то ли так сидел. Конечно, гречишная каша была, но это как бы и не каша. В былые времена гречишными крупами люди не питались, а только скотину кармливали. Еще бы толоконца дали, так и совсем ладно было бы.

Неприметно разговор переходил к мужику, а незваный гость больше сидел отдуваясь, лишь сипел на всякое блюдо:

– Давай, и побольше.

Нашлось и толокно, а за ним малосольные огурчики с конопляным соком.

– Гриб да огурец в животе не жилец, – выговорил гость и громко рыгнул.

И тут подошло время блинов. Во всех дворах уже дымили таганки, и хозяйки ворочали тяжелые чугунные сковороды, выпекая блины: простые, и с припеком, и кружевные на кислом молоке. Тарели и подносы со стопками блинов двинулись на площадь, где длилось пиршество.

Богатеи вкушают блины с икрой, паюсной и зернистой, с балыком и другими дорогущими наедками. А наш брат крестьянство, даже зажиточное, радуется, коли удается полить стопку блинов коровьим маслом или намазать блин медом.

Мед в сотах и откачанный в обливных горшочках, масло комками, как оно отпахталось мутовкой, или топленое в глиняных мисочках – все было принесено и ждало едоков. Пирующие хватали разом по пять блинов, макали в масло, мед, сметану, которой малость оставалось после жарки карасей. Богатым было село. Нищим оно станет после сегодняшнего пира.

– Еще оладушки будут с толченой клюквой, – сообщил напарнику тощий.

– В чем у них с блинами разница?

– Блин пекут на сухой сковороде, а маслят потом, маслом чухонским али сметанным. А оладьи не пекут, их жарят на постном масле. Льняное или конопляное масла не годятся, они слабить начнут. Нужно подсолнечное. Маслобойка в селе есть, подсолнечник сеют. Не на семечки же, столько не перелузгаешь. Значит, есть маслице, а за ним будут и оладушки.

– Для меня разницы нет. Что в лоб, что по лбу. Вали кулем, в брюхе перемешается.

– Ой смотрите, ваше аппетитство, блин – пища чижолая, как бы вреда не приключилось с перееду…

Как бы в подтверждение своих слов загуменник притянул новую стопку блинов, ухватил немалую пясть, обортал в меду, принялся жевать, роняя янтарные капли на поддевку.

Незваный гость тоже придвинул тарель, скатал в трубку с полдюжины блинов, обмакнул в сметану, сунул в пасть – и вдруг замер, не дожевав.

– Что это с вами приключилось? – спросил загуменник. – Никак накушались?

– Еще давай! – прочавкал гость набитым ртом. – Ватрушек не вижу, кулебяки, творожников. Оладьи давай – и побольше! Хай утроба треснет!

В брюхе жрущего глухо затрещало, словно взорвался заряд с картечью, из-под халата часто закапало, глаза гостя остекленели, вся фигура обмякла. Недожеванный блин языком сполз на бороду. Так оно и бывает: у нормальных людей первый блин комом, а у обжоры – последний.

– Ай! – воскликнул загуменник. – Шкода-то какая! Никак у бедолаги брюхо расселось. Накаркал на свою голову. Но могуч дядя, до последнего жрал, остановиться не мог. Однако по-моему вышло: я его переел. А почему так получилось? Гость ваш жадный, а я – голодный. Голод завсегда жадность переест. Хоть книги святые раскройте, там написано: тощие коровы тучных поприели, а голодными остались. Тучный гость обещал меня сглотнуть и костей не сплюнуть, да не вышло. Видно, мне придется обещания выполнять.

Загуменник протянул жилистую руку, какой только трудиться и трудиться, ухватил былого сотрапезника за ворот парчового халата, вздернул на воздух. Рот мужика, и без того большеватый для исхудалого лица, распахнулся неимоверной пастью с двумя рядами черных порченых зубов. Незваный гость канул в эту пасть, что в прорубь, а следом отправились нукеры, так и не обнажившие сабель и не изменившие бесстрастного выражения лиц.

По толпе прошел стон.

– Струхнули? Что вам меня бояться? Мы с вами сколько лет бок о бок жили, только у вас каждый день на столе хлеб да соль водились, а я голодал!

– Так кто тебе велел? – выкрикнули из толпы. – Работал бы, и все бы у тебя было.

– Ха! Работать… ишь что захотели! От работы кони дохнут. Ты меня за так пропитай. Я прежде не работал и впредь не стану. Знаете, как говорят: будет день, будет пища. Вот он мой день, настал. Что встали? Обед не кончен. Ну-ка живой ногой – что в закромах, то и на столах. У вас еще ни одной коровы не зарезано, а думаете, меня накормили? Так индюк тоже думал, да в суп попал. Я теперь у вас жить стану, как сыр в масле кататься, пока всю деревню не поприем – и с ребятами, и с жеребятами. А там к соседям отправлюсь, за семь верст киселя хлебать.