Заклятые враги

Многие из ветеранов помнили молодого короля — ещё двадцатисемилетнего, когда он только на волне громкой, кровавой революции вернулся в родной дворец, когда позволил своей матери выжить — и занял трон. Сколько они выпили за одним столом? Сколько раз нападали на чужие войска, отхватывая по кусочкам то, что прежде принадлежало Элвьенте — Элвьенте ещё Первого, при котором воспылала их незыблемая граница?

Тогда, много лет назад, им хватило только одного. Им хватило одного внимательного взгляда — чтобы определить портретное сходство даже не с самим собой, ведь за восемь или девять лет многое меняется, и принц тоже перестал быть птенцом — а обратился в гордую птицу. Орёл, ворон, кто?

Они только вытягивали из своей памяти портреты Дарнаэла Первого — и видели, что человек с его силой, внутренней, пусть и не волшебной, им лгать не может. Что однажды он всё-таки вытащит их из того кошмара, в который загоняла Элвьенту его королева.

И теперь им всем не понадобилось много времени, чтобы вспомнить. И всего несколько секунд после — чтобы действительно поверить в то, кем он был. Смотреть в глаза с гордой уверенностью за своего короля, с честью. Армия Элвьенты не терпела слабости и предательства; всё это выметалось легко и быстро — на войнах. Сейчас, на зелёных холмах и посреди долины, там, где Элвьента и Эррока прежде были разделены огромными стенами границы, войско замерло, не в силах двинуться дальше, и было готово принять с вражеской державой мир, если так пожелает их король.

Все они знали — Кальтэн шёл туда, чтобы продемонстрировать верность своему королю. Чтобы склониться перед ним — короткого кивка вполне будет достаточно, — и пригласить к своему войску. Разумеется, чтобы наконец-то эта невидимая сила, всегда толкавшая их в бой, встала на их сторону — а после пусть уж король сам решает, куда им выдвигаться.

И только Антонио, пожалуй, понимал — по тому, как шёл его отец, как опустил голову, как он сжимал в руке револьвер, почти невидимый для ветеранов и молодых воинов, — что от верности Дарнаэлу Второму в Кальтэне осталось только само чувство.

У него больше не было короля. Не было лучшего друга. Не было человека, который столько лет был готов рискнуть собственной головой — венценосной, между прочим, головой — ради Фэза. У него перед глазами осталась одна только проклятая Тэзра.

Антонио всегда был верен своей матери. Но даже он не оставался столь поразительно слеп и глух к окружению. Он выполнял то, что она хотела, конечно, пытался соответствовать, но мысленно — только мысленно, — понимал, что на деле его мать никогда не была хорошим человеком. Он не дождался от неё ни единого доброго слова, не сумел ощутить ни капли любви.

И он понимал, что мстить за её смерть некому. Он бы сам — будь чуточку смелее, — выстрелил бы матери в спину, только чтобы всё закончилось. У них не было выбора — ни у парня, ни у его отца, — и Дарнаэл просто лишил их этого извечного камня на душе.

Но было слишком поздно об этом думать. Кальтэн наконец-то поднял руку с револьвером, прицелился — и было понятно, что он успеет выстрелить ещё до того, как кто-либо его обезоружит. До того, как Дарнаэл успеет отскочить — там просто некуда.

Узкая скала — это его смерть. Падение или выстрел — разве важно?

Он и не видел Кальтэна — всё ещё смотрел на свою армию, и зелень обвивала его ноги. Стоит ему только погибнуть — как волшебство вырвется на свободу, и море волшебной травы окутает армию, похоронит и Фэза, и всё войско.

Антонио знал — будь тут кто-либо из его однокурсников… Кальтэна можно было бы остановить. Либо точным, уверенным заклинанием, либо бесконтрольной магической вспышкой. А он не мог ничего. Он был слишком слабым, слишком пустым с точки зрения волшебства.

Но он столько лет провёл в Вархве, что должен быть способен хоть на какие-то чары, пусть слабые, едва заметные, неощутимые.

Магии в нём как не было, так и не будет — но вокруг плескалась чужая сила. Необузданная, необученная, без горы блокировок — Дарнаэлу Второму не нужны были заклинания для того, чтобы колдовать.

А Антонио для этого не пригодилось само волшебство.

Он ухватил нить чужих сил только на секунду. Рванул на себя — только тогда Дарнаэл наконец-то посмотрел на Кальтэна.

Он вот-вот нажмёт на курок.

Дарнаэл ничего не говорил. Очевидно, понимал, что всё бесполезно. Его синие глаза — Антонио не знал, как мог видеть это с такого расстояния, но, может быть, чужие чары помогали, — сейчас смотрели на Фэза почти осуждающе. Так глядят на больного человека, которого уже никогда не получится вылечить. На одержимого.

Карра всё ещё сомневался. Всё ещё верил, что это можно исправить. Но хлёсткая, могучая сила не терпела спокойствия — он видел уверенность. Он знал, что Дарнаэл не сможет зачаровать Кальтэна лишь потому, что уже однажды вдохнул в него своё волшебство.

И то, что сейчас заставляло сердце мужчины биться — это лишь чужая сила.