Заключительный период

Но тот Чижов, которым я был несколько лет тому назад, был просто помешан на этих вопросах. Я могу его понять, для человека, пишущего или размышляющего над вопросами бытия, вопрос времени действительно является самым важным. Одним, во всяком случае, из самых важных. В свое время об этом же думал Эйнштейн, открывший относительность времени, то его качество, что в разных местах оно течет с разной скоростью, то быстрее, то медленнее, точь-в-точь, как течет река. Тот Чижов, разумеется, не понимал физической сущности теории относительности, как общей, так и специальной, но течение разного времени он ощущал каким-то ему самому неведомым образом, и это мешало ему: как только он хотел написать о чем-то существенном, важном для него самого, а не только о том, каким образом воруют в универсамах и откуда берутся миллионеры сегодняшнего дня. Он спотыкался о время, поскольку то время, в котором он жил, все убыстряясь и убыстряясь, требовало от пишущего совсем иной техники, которой не было еще в природе, однако, оглядываясь, он не видел, чтобы это хоть кого-нибудь волновало. Никто в литературе не учитывал фактор времени, и это было так же абсурдно, как если бы человек, при сигнале пожара стал искать помазок и крем для бритья. Мир катился неведомо куда; неизвестно было, осталось ли еще у человечества время, чтобы осмыслить прожитый путь, но в литературе в ходу и в чести все еще были нетленные образцы девятнадцатого века, века барских усадьб, века горничных, неспешных разговоров о боге и душе, в ходу были неизбывные шуточки народных балагуров, бесконечные описания родной природы, пусть даже изрядно уже загаженной и захламленной, в то время как в шахтах прятались тысячи межконтинентальных ракет с разделяющимися боеголовками, несущими атомный заряд в сотни Хиросим, а в небе висели спутники, выведенные на орбиту с ускорением восемь километров в секунду.

Должна была литература учитывать эти обстоятельства или нет?

Тот Чижов, каким был я восемь лет назад, считал, что в наше время писать так, как писали раньше, нельзя.

У меня нет никакой точки зрения. Я ничего не знаю. Я не знаю, как надо сейчас писать, и надо ли вообще заниматься этим делом. Может быть, всем пишущим на какое-то время следовало бы вообще вернуться к их прежним профессиям?

Мне кажется, в этом был бы определенный смысл. Я сам, во всяком случае, нахожусь на пути к такому решению.

Тот Чижов, каким он стал восемь лет спустя, сидит на капитанском мостике и смотрит на реку, пример которой помогает ему лучше понять и себя, и время. Река подает ему пример, пример трудолюбия, пример терпения, пример того, как следует служить людям, не требуя ни признания, ни наград. Ибо и в эту минуту река, оставаясь верной себе, делала все то же, что и всегда, — несла на себе корабли и плоты, питала землю, помогала наливаться злакам, кормила в своих глубинах рыбу, вращала турбины гидроэлектростанций, гнала воду на очистные сооружения, получая обратно стоки, мазут, нефть, отраву, и, задыхаясь, вновь и вновь очищала сама себя.

Река делает все это, подумал я, она делает все это для людей. Но сама она в людях ничуть не нуждается. В этом и состоит самая главная разница между рекой и человеком. Потому что человек без людей не может…

Что бы он там себе ни говорил…

Стоя на палубе, я видел, как уходили вниз бетонные стены шлюза. Вода легко и без усилий поднимала огромный лесовоз, она плавно поднимала его на высоту трехэтажного дома, и ощущение было такое, словно это сам господь бог на своей огромной ладони поднимает их «Ладогу-14» навстречу синему небу и аккуратным домикам шлюзового поселка с его цветниками и дорожками, посыпанными красным песком, но может быть, подумал я, это был просто толченый кирпич? Что бы это ни было, но в ту минуту я испытывал уже забытый мною душевный подъем…