Заключительный период

«Ладога-14» подходила к Нижнесвирскому шлюзу. Динамик звал меня к столу, обещая финский сервелат и желтое шведское масло, какого я не пробовал уже добрых два десятка лет, с тех пор как я строил дорогу от Архангельска до Вологды через Холмогоры; так вот, под Холмогорами в одной деревеньке на молочной ферме нам дали попробовать настоящего масла, того самого, что при царском режиме в кедровых бочонках вывозили на золото за границу.

Не исключено, что шведское масло было из этой партии.

Птичка (но наверняка уже не та) бегала от одного штабеля к другому, и я подумал, что на ее месте я тоже не отправился бы за тридевять земель. Тем более в Иран, где мусульманство могло наложить свой отпечаток даже на птичек.

У бакена «90» на мели сидел сухогруз. Он сидел основательно и, похоже, давно. Довольно жалобным голосом он просил, чтобы на этот раз при шлюзовании дали побольше воды.

Он так просил воды, словно команда умирала от жажды.

Сухогруз был развернут поперек течения. Ночью, при сильном тумане, он сбился с фарватера и чуть было не вылез на берег.

Наш капитан посочувствовал сухогрузу и обещал передать его просьбу на шлюз.

Если бы я писал роман под названием «Река-море», это происшествие с сухогрузом могло бы послужить отличной завязкой, но не послужит…

Я сижу на мостике: Меня нет, я призрак, я временный гость, на меня не надо обращать внимания. Я смотрю, как люди занимаются своей работой, но я ничем не занимаюсь, и, хотя я никому не мешаю, мне почему-то стыдно.

Я не знаю, почему мне стыдно.

Капитан командует: «Малый ход!» — и машина урчит, как сытая кошка. «Ладога-14» почти не движется, она едва ползет, и я понимаю, что шлюзы совсем близко.

В реке было что-то от времени. Так же, как время, она возникала неведомо где, и так же, как время, не имела видимых пределов. Недаром Томас Вулф назвал одну из своих книг «О времени и о реке».

Томас Вулф прожил совсем мало, он умер в возрасте тридцати восьми лет. Живи он здесь, он числился бы среди молодых, и не исключено, что через год-другой мог бы вступить в Союз писателей.

Пушкин тоже умер на тридцать восьмом году жизни.

И Моцарт, и Ван Гог.

И Маяковский… и не только он.

Почему я думаю об этом? Жалею, что жив?

Я думаю о времени. Когда-то мне казалось, что существуют всего две проблемы, которые надо решить. Это проблема времени и проблема выбора.

Теперь мне так не казалось…