Заколдованная душегрея

– А вот вам и поучение, – сказал батюшка. – И пригулянное чадо спасение обрящет, коли мать будет умна. Вам бы парнишечку с малолетства в обитель отдать, там его и воспитают в христианском духе…

Священник вздохнул, покачал головой и чуть заметно улыбнулся.

– …и сыт будет, – уже несколько потише продолжил он. – У вас-то по-всякому бывает… Вот хоть бы и в Симонов монастырь, туда все князья и бояре жертвуют.

– Благословите, батюшка Ефимий! – вдруг попросила Настасьица, передав младенца девке и сложив ладони положенной горсточкой.

Затем подошла, склонилась, принимая в горсточку тяжелую руку священника, видать, и простому труду навычную, коснулась ее губами.

– Ох, девка, – сказал он. – Молись, авось грехи и простятся.

– Не мой грех, не мне и замаливать, – возразила она.

– Господь велел и за обидчика молиться. Тем соберешь горящие уголья на его голову.

– Батюшка! А как же молиться, коли знаешь, что уголья вымаливаешь? Что доброго в такой молитве?

– Не мудрствуй! – прикрикнул батюшка. – И подите вы все! Час поздний! Недосуг мне тут с вами препираться!

Он выпроводил Настасьицу с Данилкой, молодую бабу и девку, уже баюкавшую младенца, из церквушки, запер двери и еще остался перемолвиться словом с дьячком.

– Пойдем с нами, молодец, к крестинному столу, откушать чем Бог послал, – позвала Настасьица. – Там и обещанные два алтына отдадим.

Данилка остановился. И двух часов не прошло, как он отважно выслеживал зазорных девок, когда же позвали сами – растерялся.

– Да что ты стал в пень! Идем! Не пожелаешь – не оскоромишься! – дерзко сказала Настасьица. – Мы девки веселые, да не наянливые, на шею не вешаемся.

Данилка сообразил: ведь там, куда его ведут, – тепло! Может, и постелят на полу? Хоть войлок какой бросят, а накрыться и тулупом можно?… Коли Господь посылает спасение – брать нужно с благодарностью, это ему, упрямому, дед Акишев постоянно повторял, а что благо подано через девок – значит, для чего-то так нужно.

– Да ладно тебе, – отвечал парень. – Куда идти-то?

– А за нами, куманек!

Настасьица пошла первой, за ней – Данилка, а уж за ним – баба и девка с младенцем. Дорогу кума знала – там, где сворачивала, казалось бы, в сплошной сугроб, там и оказывалась тоненькая, кривенькая стежка.

Оказался Данилка на дворе, где и пес лаем не встретил. Бедный, видать, был двор, такой, что и украсть нечего. И шириной в два шага, и крылечко невысокое…

Но в горнице накрыт был стол, и накрыт славно!

Данилка как вошел – не на молодых баб, хлопотавших у печи, а на этот стол уставился. Были там такие лакомства, каких он за всю свою конюшенную жизнь не только что не пробовал, а и в глаза не видывал.

Он признал свиную голову и с порога почуял, что с чесноком! Признал верченые коровьи языки, выложенные на блюдо, рядом стоял кувшинец с брусничным взваром, признал пирог, но с мясом ли или с чем другим, понять пока было невозможно. А стояли еще мисочки, от которых соблазнительно пахло, однако подходить и разглядывать было неловко.

– Раздевайся, куманек! – велела Настасьица.

– Это кто ж такой? – удивилась лежавшая на лавке под беличьей шубкой баба. – Кого это вы привели?

– А кума, Федосьица! – весело отвечала Настасья, вешая шубу на гвоздь. – Богоданного, голубушка моя! Юрашка-то мой пропал, не пришел, так мы этого насилу поймали! Ничего, коли Бог так решил, значит, и к добру!

– Да кто ж ты таков? – спросила Федосья, судя по всему – мать младенчика. – Откуда взялся?

– С Аргамачьих конюшен я, – признался Данилка.

– Конюх, что ли?

– Еще не конюх…

Не объяснять же было, что держится он на конюшнях исключительно волей и милостью деда Акишева, а в конюхи попасть – это для него вроде несбыточной мечты…

– Рукав-то где распустил?

– Кобель вцепился, – и Данилка, скинув наконец тулуп, примостил его в самом углу.

– Ин ладно, помолясь, да за стол! – решила Федосья.

Она вовсе не походила на бесстыжую девку, образ которой почему-то жил в Данилкином воображении. И ворот сорочки был застегнут, шея не на виду, и рукава длинные, с красивыми шитыми зарукавьями, и волосы гладенько убраны. Чудеса, да и только! Данилка даже усомнился – к зазорным девкам ли попал?…

Он, сев на лавку у стены, причем сев подальше, чтобы не мешать хозяйкам хлопотать, стал к ним исподтишка приглядываться.

Красавица Настасья к печи и не подходила – поудачнее уставляла миски и блюда на столе, чтобы все поместилось. Федосья, белолицая и русоволосая, даже под шубкой можно разобрать, что кругленькая, отдавала распоряжения. Главной же стряпухой была девка, на которую Даниле приходилось бы, даже встав на цыпочки, глядеть снизу вверх. Лицо у нее было крупное, носатое, и руки – как у здорового мужика, и в плечах – пошире Данилки, но и глазами та Авдотьица уродилась хороша, и ресницы были у нее подлиннее, чем у прочих девок, а косу Данилка назвал бы богатырской, кабы богатырям косы полагались…