Заколдованная Элла

— Она превратила тебя из полумарионетки в целую. Чему мне радоваться?

Я не ответила. Мэнди приходила в себя от потрясения, а я оглядывала кухню, мысленно обнимая все знакомые штучки и мелочи.

Наконец Мэнди прошептала:

— Старые Люсиндины фокусы на новый лад. — А вслух добавила: — Я страшно проголодалась. Хочешь поужинать, ласточка?

Мы поели вдвоем в кухне — компанию нам составил только попугай, поскольку в доме больше никого не было — остальных слуг отец рассчитал.

— Нравится ему, должно быть, моя стряпня, раз оставил меня при себе, — говорила Мэнди за холодными куриными крылышками с теплым хлебом.

О том, какая я теперь покладистая, она больше не упоминала, но и не забывала, похоже: она держалась со мной иначе. Больше не командовала. Думаю, не хотела доставлять Люсинде удовольствие, пользуясь моим теперешним состоянием. Но Люсинда ничего бы не узнала, а меня лишили радости повиноваться.

* * *

На следующий день мы готовили бульон к заливной рыбе с диким луком на ужин для моего гостя. Я резала лук, когда прибежал мальчишка-рассыльный с обещанными опятами. На коробке была наклейка «торлин-керру». «Керру» — это «грибы», а слова «торлин» я не знала.

Мэнди осмотрела коробку и нахмурилась:

— Лапонька, сделай одолжение, посмотри, что значит слово «торлин».

Я открыла словарь и прочитала:

— «Торлин [тор-'лин], сущ., справедливость, правосудие. Тор'лин-кер'ру, грибы справедливости, вызывают у тех, кто их ест, взаимную приязнь и любовь; используются в эльфийских судах для улаживания гражданских тяжб».

— Ну, я его… торлин-керру!

— Да ладно, неважно, — отмахнулась я.

— Мне — важно! — Мэнди натянула уличные башмаки и набросила на плечи плащ. — Скоро вернусь. Пожалуйста, следи за бульоном.

Я помешивала в кастрюле и думала о вечернем госте. Я буду рада выйти за него — но буду ли я рада потом? Вдруг он жестокий, или тупой, или сумасшедший. Мое счастье отца не заботит — только его собственное.

Если муж окажется плохим, Мэнди, наверное, сможет приказать мне все равно быть всем довольной. А может, удастся вытянуть этот приказ и из мужа.

Чока вспорхнул мне на плечо и легонько клюнул в ухо.

— !чоК!джумкву аззоГ.

Вот славно! Приказ! Я должна была поцеловать Чоку. Повернула голову и чмокнула его в крыло, прежде чем он вспорхнул на верхнюю полку.

— !джумкву аззоГ, — снова пискнул он.

Я подбежала к полке и протянула руку. Птица послушно села на нее. Я поднесла попугая к лицу, но не успела коснуться губами и перышка, как он улетел и уселся на форточку. Я побежала за стулом, чтобы добраться до него, но едва я вскарабкалась повыше, как попугай снова улетел.

Через полчаса Мэнди вернулась и обнаружила, что в одной руке у меня ложка, которой я мешаю бульон, а в другой — дуршлаг, которым я ловлю Чоку, и я совсем забегалась туда-сюда и едва дышу. Наверное, проклятие сообразило, что я из кожи вон лезу, лишь бы послушаться: обошлось без обычных мучений, у меня не кружилась голова, не темнело в глазах, ничего не болело, но я плакала в три ручья. Чока не давал мне повиноваться приказу, не давал радоваться.

— Элла! Какая муха тебя укусила?!

— Не муха, а птица, — поправила я Мэнди, смеясь сквозь слезы. — Чока не дает себя поцеловать.

— Не смей целовать этого паршивца! — приказала Мэнди и сняла бремя с моих плеч.

— !джумкву аззоГ.

— Он опять! — воскликнула я.

— Не целуй его!

— пвоч эч джумкву аззоГ, — сказала я Чоке: вдруг он выучит маленькое дополнение к своему требованию? И повторила: —.пвоч эч джумкву аззоГ.

Ему понравилось:

— пвоч эч джумкву аззоГ.

Уф, так-то лучше. Теперь он говорил «Не целуй меня». А я буду радоваться каждый раз, когда он это скажет.

Мы прибрали в кухне и вместо торлин-керру приготовили обычные опята.

— Наверное, отец хочет, чтобы я поела эльфийских грибов.

— Не дам дурить тебе голову, даже если ты сама не против!

В кухню заглянул отец:

— Ну, как идет подготовка к обеду? — бодро спросил он. И тут же помрачнел: — Мэнди, почему ты не стала готовить мои опята?

Мэнди коротко присела в реверансе:

— Не разбираюсь я в этих эльфийских редкостях, сэр Питер. Подозрительные они какие-то.

Я вступилась за Мэнди:

— Это я велела взять другие грибы, раз Мэнди сомневается.

— Элла, я отправил тебя в пансион не для того, чтобы выучить на поваренка. Мэнди, приготовь эльфийские опята.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Я знала, как зовут моего гостя. Это был Эдмунд, граф Уоллекский, дядюшка Хеттиной подружки Цветины, — это его женитьбы она боялась до икоты, поскольку могла лишиться наследства. Вообще-то, подобное совпадение должно было меня позабавить, но я не находила себе места от страха: вдруг дядюшка окажется таким же мерзким, как племянница?

Я ждала его в кабинете с рукоделием на коленях. Не успела я устроиться, как отец открыл дверь.

— А это моя дочь Элеонора, — сказал он.

Граф поклонился. Я встала и сделала реверанс.

Граф был старше отца, на плечи ему ниспадали седые кудри. Лицо было узкое, словно у борзой, с длинным носом и обвислыми усами. И глаза у него были печальные, собачьи, — карие, с полоской белка над нижним веком и набрякшими мешками.