Заколдованная усадьба

- А когда молоко на губах пообсохло, он, милостивый пан, и вовсе распоясался. Что ни день, то конь заезжен, то еще какое бешеное самоуправство. Долго бы пришлось рассказывать, что он проделывал.

- Вы тогда уже служили в имении?

- Да, как раз поступил.

- И с тех пор Жвирский не менялся до самой смерти?

Мандатарий заколебался вдруг.

- О нет,- пробормотал он,- было время, когда он, казалось, стал совсем иным.

Жахлевич насторожился.

- Это было, когда Ксенька заморочила ему голову.

- А,- прошептал Жахлевич, словно что-то припоминая.

- Да, тогда он стал гораздо мягче. Но не надолго. Видели б вы его, когда Ксенька пропала без вести. Дикий зверь не так был страшен. Горе мужику, если он попадался ему под руку в ту лихую годину.

- Не будем касаться того времени,- прервал мандатария Жахлевич.- Человек, несчастный в любви, всегда выглядит сумасшедшим! Нам важнее установить, умел ли молодой староста, став хозяином имения, разумно вести хозяйство.

- Образ его правления вошел в поговорку.

- Кое-что я уже и сам знаю. Начал он с того, что приказал спалить в одну ночь все свои шестнадцать деревень, чтобы потом наново отстроить их по своему плану.

- О, это важный punktum juris, - воскликнул мандатарий.

- Если мы хотим быть уверенными в успехе, нельзя довольствоваться одним этим фактом.

- Я вам доставлю пятьдесят других!

- Например?

- Разве для суда не будет доказательством безумия то, что покойник при огромных своих капиталах в наличных деньгах, никогда не платил налогов и ежегодно навлекал на себя принудительное взыскание?

Жахлевич поднял брови, словно не до конца был убежден подобным доказательством.

Но мандатарий, нисколько не обескураженный, продолжал:

- Каждую осень, после бесчисленных и безрезультатных напоминаний, в имение приезжал налоговый чиновник для наложения секвестра. Извещенный о его приезде Жвирский всякий раз приобретал множество серебряных ночных горшков и выставлял их перед чиновником. Серебро было высшей пробы, ценность его перекрывала просроченный налог. А уж удовольствие хозяина при этом просто не поддавалось описанию. «Видите, чем я плачу налоги!» - похвалялся он, забывая, что кроме расходов, связанных с принудительным взысканием, он столько же терял на покупке серебра.

Жахлевич улыбнулся и кивнул головой.

- Вы правы, это в самом деле новый punktum juris,- прекрасное доказательство сумасшествия.

- Такого рода безумств я и до завтра не перечислю.

- Мы должны отобрать самые убедительные.

- Однажды,- продолжал вспоминать мандатарий,- молодой староста получил какую-то бумагу из округа, а у него в это время как раз находился еврей арендатор из Опарок, да он до сих пор живет там. На бумагу надо было ответить безотлагательно. Так вот, ясновельможный пан выбрал в толмачи этого самого арендатора, тот перепугался, стал отговариваться, мол, не умеет он писать по-немецки. «Ну так пиши по-еврейски, это все равно»,- приказал Жвирский, не задумываясь. Ни к чему были просьбы и объяснения. Пришлось еврею выкручиваться и отвечать на казенную бумагу на своем языке! - отчеканил мандатарий, немилосердно вытаращив глаза и подняв вверх палец, видимо, чтобы еще сильнее подчеркнуть весь ужас подобного преступления.

Жахлевич задумчиво склонил голову набок, словно взвешивая ценность этого нового доказательства.

Мандатарий тоже задумался, пытаясь вспомнить еще что-нибудь, затем снова заговорил:

- А что он сделал с Зусманом, самым богатым дрогобычским евреем? Как арендатор акциза в Дрогобычском округе Зусман часто приезжал к здешним арендаторам взыскивать с них просроченные платежи. Узнав об этом, молодой староста приказал при ближайшей оказии схватить его и привести в усадьбу.

- И, верно, задал ему хорошую взбучку?

- Где там! По виду обошелся с ним самым вежливым образом. Разговаривал приветливо, расспрашивал, сколько тот платит за акциз, какой это дает заработок, а в конце неожиданно спросил: «Умеешь ты, любезный, манить пальцем?» В первую минуту еврей обалдел, но, предполагая какую-то шутку, с улыбкой ответил: «Почему же, если прикажете».- «Так вот, работай, брат, работай!» - приказал он ошарашенному еврею тоном, не терпящим возражения. «Да не переставай, если хоть на минуту забудешься, мой казак тебе напомнит». В ту же минуту ввалился Костя Булий с огромной нагайкой и стал у бедного еврея за плечами в такой грозной позе, что того холодный пот прошиб. Начал он манить пальцем, манил, манил, а стоило ему помедлить, как тут же Костя замахивался нагайкой.

- И долго длилась эта своеобразная пытка? - спросил Жахлевич.

- Около полутора часов. Через час несчастный арендатор не мог владеть рукой, палец у него распух, он уже не обращал внимания на нагайку и в конце концов рухнул на пол, готовый принять любую другую кару. Тогда пан сказал ему: «Возвращайся, любезный, домой и не показывайся больше в моих владениях, знай, что в другой раз тебе придется работать сразу двумя пальцами!» Чуть живой, еврей еле дотащился до дому и еще добрую неделю не мог прийти в себя.

- Не жаловался?