Закон Моисея

Мое дыхание участилось, как и у Тага, будто он тоже побывал по ту сторону и гнался за сестрой по пшеничным полям, которые никуда не вели и не таили в себе никакого смысла.

Он посмотрел на рисунки, разбросанные по всей комнате, и начал собирать их по одному.

– Тест по математике? С оценкой в верхнем углу?

– С красной «А». – Я не смог передать цвет карандашом.

– А это эстакада в Нифае?

Я кивнул.

– Нифай всего в часе езды от Санпита. Ты знал об этом?

Снова кивнул. Еще Нифай был в пятнадцати минутах к северу от Левана. И все дети из Левана ехали на автобусе в школу Нифая. Это практически один город. Но я туда больше ни ногой. Пускай Таг меня молит, пускай его зеленые глаза хоть взорвутся от злости – я все равно туда не вернусь.

– А что это за поля?

– Они растут вокруг эстакады. Там стоянка для грузовиков, несколько заправок, дешевый мотель и бургерная чуть дальше от съезда, но на этом все. Это просто поля и автострада, не более.

– А это? – Таг показал на стену, где мой карандаш, как бы это ни было досадно, не смог передать яркие взрывы света и красок.

Я пожал плечами.

– Фейерверк?

– Праздник Дня независимости, – прошептал Таг.

Я снова пожал плечами.

– Я не знаю, Таг. Я ничего не знаю, кроме того, что она мне показала.

– Почему она просто не скажет, где ее найти?

– Потому что это так не работает.

– Почему?! – он снова начал распаляться.

– Ты еще спроси, почему я не могу жить в океане! Или почему я не могу поднять пятьсот килограмм, или… почему я не могу летать, черт побери! Я просто не могу. И как бы я ни сосредотачивался, сколько бы внимания ни уделял деталям, это все равно не поможет. Так устроена жизнь!

Я поднял альбом и понял, что вырвал все до последней страницы, включая рисунки, которые не имели никакого отношения к Молли Таггерт. Они были разбросаны по всей комнате. Чистых листов не осталось. Я начал собирать их и удрученно размышлял о том, что мне снова придется закрашивать стены. Таг семенил за мной, по-прежнему держа в руках собранные рисунки.

– Она наверняка там, – тихо произнес он, и я перестал собирать и оглянулся на него. Его глаза заблестели, плечи ссутулились.

– Может быть, – я беспомощно пожал плечами. Мне не хотелось иметь к этому никакого отношения. – Но ты понимаешь, что будет, если полиция ее найдет? Особенно, если я покажу им направление? Меня кинут за решетку. Ты понимаешь? Они подумают, что я сделал это с ней.

Я не сказал «убил». Было бы слишком жестоко говорить ему это в лицо, хотя мы оба понимали, что имелось в виду.

Внезапно дверь в мою палату распахнулась, и внутрь вбежал Чез. Его добродушное лицо исказилось от тревоги, фирменная белоснежная улыбка исчезла без следа. Но тревога быстро сменилась облегчением, когда он понял, что мы обошлись без кровопролитий и не валялись искалеченные на полу.

– Мистер Таггерт, вы не должны здесь находиться! – фыркнул он. Затем увидел мой рисунок на стене и выругался. – Что, опять?! Чувак, ты же так хорошо справлялся!

Я пожал плечами.

– У меня закончилась бумага.

Чез начал выводить Тага, и тот не сопротивлялся, но возле двери вдруг остановился.

– Спасибо, Моисей.

Чез удивленно посмотрел на нас, но все равно потянул Тага на выход.

– Вину за разрисованные стены я возьму на себя. Уверен, мне все поверят.

Таг подмигнул, и мы с Чезом рассмеялись.

Глава 13. Моисей

Таг не единственный, кто завел привычку тайком проникать ко мне в палату для приватных сеансов. Люди начали поговаривать о моих способностях. О моих видениях. О моих картинах.

Кэрол – пятидесятилетняя женщина-психиатр, которая была замужем за своей профессией и никогда ничему не удивлялась, – потеряла брата, когда ей было двенадцать. Он совершил самоубийство, и это подтолкнуло ее к работе с душевнобольными. Вышеупомянутый брат показал мне ролики и потрепанного плюшевого кролика без уха. Я рассказал ей, что видел. Сначала она мне не поверила, поэтому я добавил, что ее брат любил картофельный салат, фиолетовый цвет, Джонни Карсона и умел играть на своей укулеле лишь одну песню, которую пел ей перед сном каждую ночь. Песня называлась «Somewhere Over the Rainbow». На следующий день Кэрол сняла меня с нейролептиков.

Баффи Лукас была деловитым санитаром, которой следовало бы выступать на Бродвее. Она постоянно пела, пока работала, и могла исполнить репертуар Ареты Франклин лучше самой Ареты Франклин. Ее родители погибли с разницей в три месяца. Когда я спросил, не дарила ли ей мама перед смертью одеяло, сшитое из всех ее концертных футболок, она замолкла посредине песни. Затем стукнула меня и взяла обещание, что я не буду ничего от нее утаивать.