Закон Моисея

– Значит, вы типа королевской семьи Левана? – дразнил меня Моисей.

– Да. Мы, Шеперды, правим этим городом.

– У кого ящик номер один?

– У Бога, – незамедлительно выпалила я.

– А ящик номер два? – посмеиваясь, спросил он.

– У Пэм Джекман.

– Которая живет дальше по улице?

– Да. Среди местных она как член семьи Кеннеди.

– Она же водитель автобуса, верно?

– Да. Эта должность очень высоко ценится в нашем городке. – Я даже не улыбнулась.

– А третий и четвертый?

– Пока ничьи. Ждут, когда их наследники повзрослеют. Однажды мой сын унаследует ящик номер пять. Это будет знаменательный день для всех Шепердов.

– Твой сын? Вдруг у тебя родится дочь?

Его глаза посерьезнели, и у меня что-то затрепетало в животе. Разговоры о детях натолкнули меня на мысли о процессе их зачатия. С Моисеем.

– Она станет первой объездчицей быков, которая выиграет в национальном соревновании. Большую часть своего времени она будет жить не в Леване. Ее братьям придется позаботиться о нашей фамилии и роде Шепердов… и о нашем ящике, – ответила я, пытаясь не думать о том, как бы мне хотелось заделать маленьких объездчиков быков вместе с Моисеем.

Когда мама принесла мне письмо с прищуренными от недовольства глазами, я сразу же поняла, что в душе она мечтала выбросить его и навеки забыть о Моисее. Но все же она этого не сделала, а аккуратно положила письмо на комод и молча ушла. Открывая долгожданный конверт или посылку, лучший момент – это когда ты еще не знаешь, что внутри. Или что там сказано. Я месяцами молилась, чтобы Моисей послал мне хоть какую-нибудь весточку, и понимала: либо его письмо возродит во мне надежду, либо задушит ее в корне. Но я была слишком измучена для любого из вариантов.

В конечном итоге я решила прокатиться на лошади и спрятала конверт в пальто, чтобы он не помялся. Наступил февраль, погода наконец порадовала нас снегопадом после нескольких холодных и засушливых месяцев. Поговаривали, что неподалеку от эстакады, где Моисей нарисовал портрет Молли Таггерт, обнаружили ее останки. Люди снова начали шушукаться и пялиться на меня, хоть и пытались делать это исподтишка. Благодаря отсутствию снега собаки-ищейки быстро смогли найти ее по запаху, но я все равно радовалась, что периоду засухи пришел конец.

Меня поприветствовал белоснежный мир, и когда мы с Сакеттом ускакали от всех и от всего, я достала письмо и осторожно открыла его, словно могла ненароком порвать что-то важное. Может, и моему периоду засухи пришел конец. Я вынула сложенный лист толстой альбомной бумаги и бережно развернула, пряча конверт обратно в карман пальто. Затем взяла рисунок дрожащими руками и изучила его. Я даже не знала, что и думать.

Он был прекрасным, но слишком абстрактным. Я хотела конкретики. Слов. Хотела, чтобы он сказал, что вернется за мной. Что не может без меня. Но ничего подобного я не получила. Только рисунок. Очень в стиле Моисея.

На нем изображалась женщина, но она могла быть любой женщиной. В ее руках был ребенок, но это мог быть любой ребенок. Очертание женщины было создано из дугообразных линий и намеков: грудь, бедра, поджатые под себя ноги и руки, смыкающиеся вокруг младенца с небольшой копной темных волос. Я долго разглядывала его, не зная, как это понимать.

Это символичный рисунок? С подтекстом? Моисей пытался выразить свои чувства от потери прабабушки? Пытался сказать, что понимает, через что я прохожу? Вряд ли он мог. Поэтому я просто смотрела на милое, сбивающее с толку послание от юноши, который с самого начала был для меня загадкой. Через какое-то время у меня замерзли руки, Сакетту надоело стоять на месте, и я направила его домой.

Рисунок вставила в рамку и повесила на стене: он внушал мне умиротворение и был доказательством, что Моисей думал обо мне. Но в основном я испытывала не умиротворение, а страх перед будущим, к которому была совершенно не готова. И по-прежнему не могла выкинуть из своей головы Моисея Райта. Мама единожды взглянула на рисунок и сразу же отвернулась, папа просто покачал головой и вздохнул. А я приготовилась к долгому ожиданию.

Моисей