Закон отражения

Что может сказать в свое оправдание король, желающий отдать и государство, и народ врагу? Ровным счетом ничего. Но я все же попытаюсь.

Полагаю, ты уже видел портрет моей единственной дочери, прекрасной, как отражение солнца в каплях росы, как лунный цветок, расцветавший на черном зеркале Поющего озера? Ее считали мертвой, но на самом деле она была жива. Быть может, она жива и сейчас, когда ты читаешь эти строки, но ей уже нет спасения. Спасение было в моей слабости, но когда мы уходим, все, что принадлежало нам, в том числе и слабости, и пороки, уходит с нами.

Она попала в хищные лапы тех, кто называет себя людьми, и вот оно, мое единственное оправдание. Все, что я сделал, я сделал по требованию тех, кто держит ее в заточении. Только ради нее я убил Кейлора д'Амес, твоего отца. Только ради нее я собирался принять сражение с армией Империи и потерпеть поражение. И только ради нее я собирался отдать Дэйлорон на разграбление этим алчущим богатства тварям, что когда-то уже изгнали нас с южных земель. Вот и все, что я могу сказать, Шениор.

Теперь больше нет ничего — ни моей слабости, ни моей вины, которая заключалась в любви отца к дочери, ни шансов для моей малышки остаться в живых и вернуться в Дэйлорон. Но зато появилась надежда для дэйлор, и это прекрасно.

Ты можешь предать мое тело позору и лишить захоронения — это твое святое право. Как еще можно поступить с дэйлор, совершившим столь ужасное предательство? Вина моя в том, что жизнь дочери оказалась для меня важнее свободы целого народа. И, пока я был жив, я не мог поступить иначе. Пусть моя смерть даст Дэйлорону нового короля и новое будущее.

Селлинор д'Кташин, чей дух воссоединился с духами предков».

Похолодевшими пальцами Шениор скомкал свиток. В смятении хотел бросить его в огонь, но камин давно потух, и никто не собирался разжигать его снова. До коронации — точно. Потому Шениор снова расправил пергамент на столе, аккуратно сложил его и сунул обратно в тайник. Туда же последовал и портрет несчастной дэйлор, сделавшей из короля послушную марионетку.

«Пусть себе лежит дальше, — решил Шениор, — но кто бы мог подумать… что отцовская любовь способна погубить целый народ?»

— Да пребудет с тобой покой, — сказал он вслух, обращаясь к духу Селлинора, и быстро вышел из кабинета.

На сердце лежал камень, и душу бередило нехорошее предчувствие.

* * *

На протяжении последующих дней Шениор на собственной шкуре ощутил, что такое быть королем, и не раз мечтал вновь оказаться в Гнезде куниц. Круговерть дел захватила его и понесла, отмеряя часы Советами, приказами, аудиенциями… Но все-таки произошло два события, накрепко осевшие в памяти Шениора и вы дающиеся из пестрой и однообразной толчеи своих собратьев.

Первым было знамение, причем знамение дурное, не предвещающее ничего хорошего ни новоявленному королю, ни королевству.

Случилось это как раз во время коронации. В тот миг, когда Шениор протянул руки к сверкающей короне, чтобы возложить ее на собственную голову — ибо нет никого выше короля, — на самом краю зрения мелькнуло что-то ослепительно-белое.

Шениор осторожно скосил взгляд и понял, что чувства не подвели его: у дальнего окна, сквозь которое в тронный зал внимательно смотрели обе луны — Большая и Малая, — замерла изящная женская фигурка, задрапированная в белоснежный шелк. Дэйлор удивился, потому что не видел ее среди тех, кто был ему представлен раньше и кто должен был присутствовать на коронации. И еще больше удивился, когда понял, что никто из благородных не обращает на нее внимания, словно так оно и должно быть.

Незнакомка была молода и привлекательна; распущенные по плечам черные волосы отливали кровью в свете факелов. И — она плакала, время от времени вытирая глаза уголком белого платка.

— Милорд, корону! Берите корону! — тихонько зашептали за спиной два министра — Каннеус и Летрап.

Шениор посмотрел на золотое кружево, обильно украшенное бриллиантами великолепной огранки, на миг потеряв из виду женщину. А когда он снова взглянул туда, то уже никого не увидел.

Золотой обруч короны пришелся впору; благородные одобрительно зашептались — мол, добрый знак. Шениор обернулся и спросил у Каннеуса:

— Кто была та женщина, в белом платье? И почему мне не представили ее раньше?

Министр нахмурился и с сомнением поглядел на Шениора.

— О чем вы, милорд? Здесь не было ни одной женщины в белом. Ведь белый — цвет траура.

— Но я… видел ее, — упрямо пробормотал Шениор, — что ж, хотите сказать, что у меня галлюцинации?!!

— Ни в коем случае, милорд, — Каннеус склонил голову набок, о чем-то размышляя, — но я мало понимаю во всем этом. Вам лучше спросить у благородного д'Эвери. Он-то повидал куда больше меня.

Потом начался бал, но Шениор не принимал в нем участия. Перед глазами все стояло благородное лицо незнакомки. Кто она такая? И как пробралась на коронацию, когда у каждого входа был выставлен караул?..