Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Но примеру Бакунина Михайлов следовать не собирался. Он был серьезно болен, у него еще по дороге из Петербурга, когда он останавливался в Тобольске, открылось кровохарканье. Теперь он жил под опекой брата, что спасало его от каторги - и лишь бы спасало подольше! Людмила Петровна, казалось, готова была жить тут же, возле Михаила Ларионовича, пока не кончится его каторжный срок.

Однажды утром, в октябре, нежданно-негаданно прискакал в Казакове верховой - привез Петру Ларионовичу записку. Записку из Читы. Адъютант военного губернатора Кукеля сообщал: вот-вот нагрянет в Казаково некий жандармский полковник. Написал: «Зная, что у вас живут какие-то гости из Петербурга, счел нужным предупредить вас».

Когда все в доме прочли записку, взволнованный Михаил Ларионович сказал, что предупреждение, конечно, прислано с ведома самого Кукеля. Ведь когда его, Михайлова, провозили через Читу, Кукель сам его посетил, беседовал с ним наедине, сказал: «Всякое насилие есть мерзость» - и лично разрешил ему жить у брата в Казакове. Болеслав Казимирович Кукель - это порядочный человек, и подводить его нельзя.

Петр Ларионович решил немедленно перевести брата в лазарет, и когда приедет жандармский полковник, объявить ему, что Михаил Ларионович попал в Казаково по болезни. Это было вполне правдоподобно, худоба его поражала всякого - живой скелет, можно сказать... Николай Васильевич и Людмила Петровна пересмотрели свои бумаги и сожгли некоторые письма из Петербурга.

Все же приезд жандармского полковника застал их врасплох. Михаил Ларионович был в этот момент не в лазарете, а в саду возле дома. Жандарм предъявил две бумаги, обе - по высочайшему повелению. Одну - об аресте Шелгунова, другую - об аресте его жены.

Но почему арестуют Людмилу Петровну? Ее-то за что? И как же ребенок - будет оторван от матери? Это взволновало Шелгунова гораздо больше, чем арест его самого. С мыслью о возможности ареста он жил уже в течение года, он готов был разделить участь Михайлова...

Что же именно царские власти узнали о нем? Узнали, что он автор прокламаций? Узнали, что ездил к Герцену? Узнали о его отношениях с Чернышевским?

Людмила Петровна в слезах ушла в свою комнату, наверх, в мезонин. Михаил Ларионович стоял в дверях совершенно убитый. Жандарм поглядывал на него, на маленького Мишу и ухмылялся - он заметил сходство ребенка с Михайловым. Ничего по этому поводу не сказал, но можно было догадаться: жандарму сейчас Шелгунов представляется безвольным человеком, которого жена потащила за собой в Сибирь к своему любовнику. Невозможно было что-то объяснять жандарму, но ощущение унизительности положения было мучительно.

Между тем Людмила Петровна лежала в своей комнате и заявляла, что не может встать. И Николай Васильевич не знал, как это понять: то ли в самом деле у нее отнялись ноги, как уже случалось однажды, то ли она в отчаянии решила притвориться больной...

Жандармский полковник несколько растерялся, когда ему сказали, что Людмила Петровна больна и не может ехать. Он послал за доктором в Нерчинск. Доктор приехал, проникся сочувствием к Людмиле Петровне и подтвердил, что она действительно ехать не может.

Просили жандарма оставить Шелгуновых в Казакове под домашним арестом, но тот заявил, что оставить их здесь не имеет права, он должен отвезти обоих арестованных в Верхнеудинский острог. Поскольку Шелгунова оказалась больной, он отвезет их пока в Ундинскую слободу, за пятнадцать верст отсюда. Собственно, пятнадцать верст - по дороге, а напрямик, по тропе через горы, верст шесть-семь.

Сначала он отвез Шелгунова, потом Людмилу Петровну. Феня с Мишей была оставлена в Казакове.

В Ундинской слободе, под надзором казачьего офицера и жандармского фельдфебеля, поселенный в какой-то темной, с крохотными окошками избе, Николай Васильевич ощущал страшную подавленность. Не ускользнул оп от жандармских когтей... И Михайлов его не спас, приняв на себя всю ответственность за воззвание «К молодому поколению».

Правда, надзора за собой в Ундинской слободе Шелгунов почти не ощущал. Казачий офицер оказался добродушным человеком, а фельдфебель соглашался смотреть сквозь пальцы на все нарушения предписаний, если вы готовы были ему за это заплатить. Так что Михаил Ларионович приезжал беспрепятственно в Ундинскую слободу и жил у Шелгуновых неделями.

Николай Васильевич понимал, что рано или поздно его отсюда увезут на следствие в Петербург. Так лучше уж поскорее! Ну что могло быть тоскливей его жизни в Ундинской слободе! В большей дыре ему жить не приходилось...