Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Не дойдя полверсты до берега, пароход бросил якорь, из-за мелководья ближе подойти не мог. Ветер вздымал волны, сильно качало. С берега подогнали к пароходу большие лодки, но спустить на них сходни - из-за качки - не было возможности. На одну из лодок спустили на канатах тарантас. Кинули с борта веревочный трап, и матросы помогли пассажирам по трапу сойти в лодки. Добирались до берега, вцепившись в борта и жмурясь от холодных брызг. Волны вскидывали то нос, то корму и вот уже швыряли лодку на прибрежную гальку.

На берегу валялось множество бочек для рыбы: наступала пора, когда на Байкале начинается лов омуля.

По дороге от Посольского монастыря на восток, на Верхнеудинск и дальше, снова то и дело встречались бродяги, все они брели к Байкалу.

Шелгунов спросил ямщика: неужто им удается перебраться через Байкал? И услышал в ответ, что мало кому удается. На пароход бродяг не пускают, само собой. Иногда они крадут у берега рыбачьи лодки. Но в лодке переправляться через Байкал чрезвычайно опасно: стоит налететь ветру - и не спастись храбрецу от крутой байкальской волны. А как это в песне поется: «Славное море, священный Байкал! Славный корабль - омулевая бочка! Эй, баргузин, пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко...» Да, теперь самому ясно: это лишь красивая легенда вроде «Сказки о царе Салтане», где царевич Гвидон в бочке по морю плывет. На самом же деле немыслимо переплыть Байкал в бочке для омуля, особенно если поднимет волну баргузин, то есть северо-восточный ветер...

Ну а если плыть на лодке вдоль берега, не по прямой? А это значит плыть не одну неделю. И, значит, на все это время надо запастись едой, потому что берега к западу от Посольского монастыря не только круты, но и безлюдны, там ничем не разживешься. Пешком вдоль берега Байкала - еще труднее: столько там на пути речек и потоков, несущих быструю воду в Байкал, и ни одного моста. А тайга там глухая, бездорожье и бурелом, и мошка заедает, как везде, и редкие жители тамошние, буряты, бродяг не жалуют.

И все-таки люди с каторги бегут. Нету удержу. Уходят в побег по весне, как только пробьется к солнцу первая трава, начнут зеленеть березы и закукует кукушка - позовет на волю, в дальнюю дорогу. В родную деревню, за тысячи порет...

А зимой? Ну, зимой с каторги не бегут, потому что одежонка у каторжного худая. Чтобы зимой перебраться по льду через Байкал, нужны добрые кони, и сани, и тулуп, и сено для коней - откуда возьмешь?..

А ведь от Верхнеудинска беглый может свернуть на юг, в сторону Кяхты, оттуда - в Китай... Но кому это надобно в Китай? В Китай никого не тянет. Тянет домой, на родину. А кроме того, известно: китайцы беглых выдают.

Катит, поскрипывая, тарантас, кони мотают гривами. Горы лиловеют вдали, подступают все ближе. Склоны поросли хвойным лесом, и местами, на крутизне, лес горит, и тушить его некому, и пахнет гарью далеко вокруг, и солнце тускло светит сквозь полосы сизого дыма.

А вот и Чита. На город не похожа - кажется деревней, разбросанной вдоль дороги. Переехали вброд малую речку - и вот уже пустынная главная улица, называемая Нерчинской, с этой улицей совпадает нерчинский тракт. Чита - главный город Забайкальской области, выкроенной из Иркутской губернии лет десять назад. Тут все дома деревянные и редко в два этажа, все улицы - немощеные, каждый порыв ветра вздымает тучи песка и пыли. Во всем городе не видать ни единого деревца, нигде ни души, какое-то оживление - только на площади у кабака.

Остановились в гостинице, называлась она опять-таки «Амуром», но это был «Амур» еще хуже иркутского. Поздно вечером Шелгунов выглянул из дверей гостиницы - тьма кромешная, все окна в домах закрыты ставнями, и ни единого фонаря. Только звезды искрились на всем пространстве темного неба.

Наутро ему показали старый читинский острог. Тут, за высоким бревенчатым частоколом, лет тридцать тому назад содержались декабристы, в их числе - Сергей Григорьевич Волконский.

Несколько лет назад декабристы дождались амнистии. Большинство их теперь, под старость, вернулось в Европейскую Россию. Однако не все. Так, в Чите и поныне жил декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин. Шелгунову показали его дом на песчаном косогоре над речкой - как же было не зайти?

Завалишин встретил Николая Васильевича и Людмилу Петровну на крыльце своего дома. Был он сухощав, нервно-подвижен, одет в какой-то казакин со стоячим воротником.

Комнаты его читинского дома неожиданно оказались похожими на оранжерею. Множество растений в горшках и кадках зеленело вдоль бревенчатых стен. Тут были высокие - от пола до потолка - лимонные деревья, цвели самые разные цветы, даже розы. Оазис на краю лишенной всякой зелени Читы! Завалишин сказал, что все приезжие и проезжие непременно посещают его дом, - он, как видно, гордился тем, что многие о нем наслышаны и хотят его видеть. С готовностью отвечал на любой вопрос.

Шелгунов спросил, почему он не возвращается ныне в Европейскую Россию, почему до сих пор не воспользовался этой возможностью.