Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Благосветлов только что вернулся из-за границы и рассказывал о своей поездке. Ездил он с определенной целью - попросить Александра Ивановича Герцена поддержать журнал «Дело» своим участием, выступить под псевдонимом или анонимно на страницах журнала. Ведь, начиная с конца прошлого года, Герцен уже поместил три своих заграничных очерка в петербургской газете «Неделя» - под псевдонимом, разумеется, но его своеобразный, неповторимый слог нельзя не узнать. Долгие годы представлялось, что печатать Герцена в России нет возможности, но вот выяснялось - есть! Благосветлов досадовал, что редакция «Недели» догадалась обратиться к Герцену раньше, чем он, издатель «Дела», и теперь возмечтал, говоря откровенно, переманить дорогого ему писателя в свой журнал. Посетил его в Женеве. И предложил максимальный гонорар - сто рублей с печатного листа за любые статьи, возможные по цензурным условиям. Герцен ответил, что сейчас у него для журнала ничего готового нет. но вообще он, конечно, рад возникшей возможности печататься в России.

Еще до своей поездки за границу Благосветлов написал Шелгунову «Я решился до последнего издыхания находиться на своей бреши: по крайней мере я последний упаду. Прошу вас об одном: помочь мне и поддержать меня». Шелгунов обещал. Теперь Благосветлов ему об этом обещании напомнил. И уехал в Петербург.

Почти следом за ним завернул в Калугу, по дороге на юг, издатель «Недели» Гайдебуров - бородатый, в очках, сильно лысеющий со лба. Он появился вместе с женой у Шелгунова на даче в отличие от Благосветлова показал себя человеком мягким, обходительным. Не предлагал напрямик махнуть рукой на благосветловский журнал, говорил только, что редакция «Недели» будет рада иметь Шелгунова своим постоянным сотрудником. Ведь нынче на страницах «Недели» печатается Герцен, авторитет газеты растет..

Шелгунов обещал подумать, но заметил, что он связан обещанием Благосветлову и поэтому должен в первую очередь писать для журнала «Дело» Распростился с Гайдебуровым дружески.

В середине августа Вольский, Людмила Петровна и Миша уехали с калужской дачи в Петербург. Николай Васильевич был втайне рад, что уехали. Вдвоем с Колей перебрался с дачи в Калугу.

Здесь его дни потекли однообразно, все новости приходили издалека.

Письма принесли известие о брате Людмилы Петровны Евгении Петровиче Михаэлисе. Из Тобольской губернии перевели его, ссыльного, на жительство в Семипалатинск, то есть южнее и вместе с тем еще дальше. О возвращении в Европейскую Россию он и не помышлял. В письме к матери, Евгении Егоровне, укорял её: «Для чего Вы хлопочете о дозволении мне вернуться и Россию!» Написал, что теперь ему нужна только свобода передвижения в пределах Сибири, так как в Петербург его не пустят, а прозябать в деревне Подолье под надзором полиции он не желает. Его легко было понять...

А вскоре пришло известие с другой дальней стороны: в Женеве скончался Александр Серно-Соловьевич. Он, как сообщали, поставил на ночь к себе в комнату жаровню с калеными угольями, лег спать и умер от угара. Друзья считали, что он покончил с собой. Но он не был просто сумасшедшим, каким его можно было себе представить по рассказам Людмилы Петровны и письмам ее из Швейцарии. У него действительно бывали приступы тяжелой психической депрессии, но они проходили, ясность мыслей возвращалась. От революционной деятельности он отнюдь не отошел.

Шелгунов узнал, что уже после отъезда Людмилы Петровны из Швейцарии Александр Серно-Соловьевич в Женеве вступил в русскую секцию Интернационала. В марте 1868 года своими листовками и статьями в газете он помог женевским каменщикам и другим строительным рабочим выиграть стачку - им увеличили заработную плату и сократили рабочий день с 12 до 11 часов. Благодарные женевские рабочие шли за его гробом, когда его хоронили.