Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

А вот занятия в классах запомнились меньше. На лекциях он часто скучал. Выпали занятия, которые любого могли довести до отупения, - когда инспектор пытался приучить их к якобы точному, а на самом деле к мертвому канцелярскому языку. «Что такое окно?» - вопрошал инспектор. «Окно есть дыра», - отвечали ученики. Инспектор поправлял: «Окно есть отверстие» Спрашивал: «Что такое чернильница?» - «Чернильница есть склянка»,- отвечал кто-то догадливый, а остальные уже начинали умирать со скуки. Инспектор поправлял: «Чернильница есть сосуд». - «Чернильница есть сосуд»,- повторяли все нестройным хором и с тоской глядели в окно, где раскачивались под ветром деревья.

Выпущенный из института прапорщиком по чину и таксатором по должности, молодой Шелгунов проводил многие месяцы в разъездах по губерниям - по проселочным дорогам и в бездорожье, в жару и в холод, и снег и в дождь. Занимался таксацией, то есть определением товарной стоимости участков леса. О» понимал, что лес надо охранять и сохранять, и увлечение сочинял всякие распоряжения. Ему ужасно хотелось выдумать что-то действительно полезное, распорядиться действительно по-хозяйски. По с годами у пего, признаться, рвения поубавилось, он увидел, как устойчива косность, убедился в том, что все, кому его охранительные распоряжения невыгодны или обременительны, непременно отыскивают способ тихо похоронить такие распоряжения, напрочь о них забыть. И, кажется, все вокруг были убеждены, что лесами Россия так безмерно богата, что, сколько ни руби, лесов не убудет.

Он уже полгода жил в Новгороде, когда Благосветлов напечатал в своем журнале сочинение некоей дамы, укрывшейся псевдонимом. Сочинение называлось «Людоедка (Очерки из жизни русских праздношатающихся за границей)». Литературных достоинств оно не имело никаких и вряд ли могло заинтересовать широкий круг читателей. Имена героев были вымышлены, однако в кругу знакомых Шелгунова, конечно, угадывали без труда: Жарков - это Шелгунов, Вера Гавриловна Жаркова (или Жарчиха) - это Людмила Петровна, Томилин - это Михаил Ларионович Михайлов, Сокольский – это Александр Серно-Соловьевич. Упоминался и Петя Жарков, то есть Коля. Основное место действия было перенесено в сочинении из Швейцарии в Париж. Рассказывалась, по сути, история отношений Людмилы Петровны и Александра Серно-Соловьевича, история драматическая. Все мужчины были изображены с симпатией и сочувствием, а героиня в высшей степени зло. «Имя же ей - людоедка!» То есть «людоедкой» была названа Людмила Петровна, и Благосветлов не мог этого не понимать. Хотя бы потому, что побывал в Женеве, где об отношениях Шелгуновой и Серпо-Соловьевича в русской эмигрантской среде знали все, в Женеве скрывать эти отношения Людмила Петровна не считала нужным.

Как раз в сентябре, когда в журнале печаталась первая половина «Людоедки», Шелгунов получил разрешение приехать на неделю из Новгорода в Петербург У него была возможность поговорить с Благосветловым наедине, с достаточной откровенностью. Он знал, что Людмила Петровна и Григорий Евлампиевич испытывают взаимную неприязнь и за глаза Благосветлов (как, впрочем, и все в редакции «Дела») именует ее в разговорах Шелгунихой, но все-таки не ожидал, что Благосветлов опубликует подобное произведение. В тех же самых номерах журнала печатались его, Шелгунова, статьи...

Порвать с Благосветловым из-за напечатания «Людоедки»? Это означало публично признать соответствие рассказанного и реально происходившего, то есть, что называется, расписаться в получении. Да и нелегко ему было бы, как уже выяснилось два года назад, существовать без заработка в этом журнале... Раздосадованный крайне, Шелгунов решил все же вести себя так, как если бы ничего не произошло. Он продолжал печататься в «Деле» из месяца в месяц.

Но Людмила Петровна не могла держать себя так, как если бы ничего не произошло. Она хотела, чтобы он порвал с Благосветловым окончательно и бесповоротно. Он этого не сделал. Жизнь их под одной крышей стала тягостной.

В марте 1875 года Шелгунов ходатайствовал о переводе в Выборг. Сослался, как водится, на состояние здоровья.

В мае он получил разрешение и отправился в Выборг - один. Людмила Петровна была намерена поселиться вместе с детьми в Петербурге. Он согласился, что детям лучше будет жить и учиться в столице. Согласился, хотя с Колей ему не хотелось расставаться и жить врозь. Но нельзя же быть эгоистом... Пока что, на один летний месяц, Людмила Петровна поехала с детьми погостить к сестре Маше, в имение ее мужа в Торопецком уезде Псковской губернии.