Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Самое время было Николаю Васильевичу куда-то податься прочь. И устал он за зиму, и в квартире вдруг стало тесно. Решил он поехать месяца на полтора в Крым и по дороге непременно навестить мать. Она по-прежнему жила в Полтавской губернии, в Переяславе. Ей шел уже восемьдесят второй год, не виделись они так давно... И он сознавал: нельзя откладывать свидание, которое может оказаться последним.

На поезде он доехал до Киева. Остановился в гостинице.

Гуляя по летнему, солнечному городу, зашел он с визитом в редакцию киевской либеральной газеты «Заря». Редактор был обрадован знакомством, пригласил его на обед, созвал к себе, ради встречи с Шелгуновым, представителей киевской интеллигенции. За обедом умные люди говорили умные речи, но ничего нового никто не сказал, примерно те же самые высказывания Шелгунов слышал уже не раз... Когда в разговоре он пожаловался на здоровье и посетовал, что поездка в Крым будет дорого стоить, редактор «Зари» порекомендовал отдохнуть не в Крыму, а поблизости от Киева, в Боярке. Там существует с недавних пор кумысолечебное заведение, о целебных свойствах кумыса рассказывают чудеса.

Шелгунов съездил на дачном поезде в Боярку. Ему там понравилось: чудный воздух, сосновый бор, дешевизна и возможность пить кумыс.

Но прежде чем перебраться в Боярку, он отправился на лошадях из Киева в Переяслав.

Встречей с матерью он был растроган до слез, хотя, казалось, отвык от нее за долгие годы. Для матери он и теперь оставался мальчиком, которого ей хотелось погладить по голове. Что-то щемящее душу было в том, как она слабыми старческими руками старалась застегнуть ему пуговицу или наливала суп в тарелку...

«Я знаю, что, если бы ты ее увидел, ты бы ее полюбил»,- написал он из Переяслава Коле.

Вернулся в Киев, уже не собираясь тут задерживаться ни на один день. Получил письма, пришедшие в его отсутствие. Людмила Петровна писала, что он мог бы не отправляться в дальнее утомительное путешествие, мог бы отдохнуть в Подолье. А ведь, кажется, давно могла бы заметить, что его туда не тянет ничуть. В письме Коле Николай Васильевич без обиняков объяснил, почему не поедет в Подолье: там «шумно, грубо и душевно неприютно. Что же мне делать, если я его таким чувствую».

Одно из писем, полученных им в Киеве, требовало немедленного ответа. Под письмом Шелгунов прочел подпись Михайлов, но сразу узнал почерк Тихомирова. Тихомиров просил выслать ему аванс за будущие статьи - на имя Михайлова, в Ростов-на-Дону. Перемена адреса и подпись не удивили, Шелгунов понимал, что Тихомирову приходится скрываться от полиции. Послал Станюковичу телеграмму: «Кольцов просит сейчас 200 рублей» - и сообщил адрес в Ростове-на-Дону.

Весь июнь Шелгунов отдыхал в Боярке. Кумыс, кажется, действовал на него благотворно.

В начале июля вернулся он в Петербург. Город показался душным, Пушкинская улица - темной, как яма, несмотря на летнее время, и квартира его на втором этаже, в окна которой никогда не заглядывало солнце, - такой неуютной...

Дома ему передали письмо. На конверте - почтовый штемпель Женевы... От кого? Почерк выдавал Тихомирова. Значит, он уже за границей. Конечно, выехал из России с чужим паспортом в кармане... Письмо его было сугубо деловым. Тихомиров высказывал надежду, что сможет и за пределами России существовать на заработок в журнале «Дело». Обещал уже в ближайшее время отработать полученный аванс.

Ответное письмо на условленный адрес в Женеве Шелгунов согласовал со Станюковичем. Предложил Тихомирову каждый месяц высылать ему по сто рублей в виде аванса, и пусть он пишет для журнала на важнейшие темы. Редакция «Дела» готова его поддержать.

Покойный отец Николая Васильевича незадолго до смерти своей, в 1827 году, написал и напечатал в Петербурге «Карманную книжечку, заключающую в себе разговор о добре и зле между двумя лицами Д. и 3.». Должно быть, Д. и 3. означали Добрый и Злой. Разговор у них складывался похожий на разговор автора с самим собою - как бы собственные ответы на собственные вопросы. Вот на первой странице:

Д. Что такое добро?

3. То, из чего не истекает и не должно истекать зло.

На таком уровне Д. и 3. философствовали на протяжении всех двадцати четырех страниц книжечки, а заканчивалась она словами 3.: «Впрочем, не худо припомнить и то, что Езоп за любовь свою к правде, которую не все люди любят, свержен был с горы в море. Это же научает нас - быть скромными и не всякому без разбору говорить правду, а чаще молчать или говорить с оглядкой и помнить, что правда глаза колет».

Книжечку эту, написанную отцом, Николай Васильевич, конечно, читал. Ценить ее было не за что, и не испытывал он никакого преклонения перед отцом, которого почти не помнил. На поговорку «правда глаза колет» мог бы ответить: «Колет? Ну и хорошо».

Но когда он почувствовал, что пришло время открыть Коле тайну его рождения, он решился на это не без колебаний. Будет ли эта правда добром для Коли и не будет ли из нее «истекать зло»? Не будет ли она колоть глаза?