Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Ей разрешили свидание с ним. После свидания с мужем в тюрьме она со слезами рассказала о нем Шелгунову. Теперь, по ее словам, Станюкович сознавал, что он как издатель попал в положение безвыходное. Он надеялся «Дело» продать. Желающий купить мог бы найтись, так как получить право на издание совсем нового журнала в нынешних условиях вряд ли возможно, проще купить право на издание уже разрешенного. Станюкович теперь готов был уступить «Дело» кому угодно, при непременном условии, что покупщик примет на себя и все обязательства перед подписчиками и все журнальные долги.

Первым вызвался купить журнал владелец типографии. Но он еще мог передумать. Мог сообразить, что с покупкой журнала связан немалый риск. Ведь издание далеко не всегда приносит ожидаемый доход, может оказаться убыточным, может и разорить...

Отношение цензуры к «Делу» оставалось до крайности придирчивым. Шелгунов рассказывал в письме к Попову 27 мая: «Всякий цензор желает сбыть от себя «Дело». А лучшее средство для этого - довести редакцию до отчаяния и заставить ее просить назначения нового цензора. Не ищите тут ни правды, ни закона, ни справедливости. Их нет и в помине. Вчера я возмутился до того, что и сказать вам не умею».

Наступило лето. Коля, как и все остальные гардемарины кронштадтского Морского училища, ушел в учебное плавание по Балтике. Людмила Петровна с дочерью уехала в свое Подолье. Николай Васильевич тоже не хотел оставаться летом в душном городе. Но в Подолье, конечно, не поехал. Снял себе дачу в Парголове - полчаса на поезде от Финляндского вокзала, так что можно было в любой день приезжать в Петербург. Он решил, что достаточно будет посещать редакцию два раза в неделю.

Приезжая утренним поездом в город из Парголова, каждый раз узнавал новости. Ничего хорошего не ждал. Но вот узнал, что 1 июня Кривенко, слава богу, переведен из крепости обратно на Шпалерную.

Попов прислал письмо, сообщал, что жена его Ольга Николаевна, узнав, что Станюкович продает «Дело», загорелась желанием стать издательницей. Сам он тоже был бы не прочь видеть «Дело» в ее руках и готов дать ей на приобретение журнала двадцать тысяч. Но двадцати тысяч было недостаточно...

Отказался от приобретения журнала типографщик. Захотел купить «Дело» некто Вольфсон, он рекомендовался как магистр естественных наук, но, главное, это был человек денежный. Он повел переговоры с арестованным Станюковичем через адвоката, своего поверенного. И вот 13 июня Вольфсон формально приобрел право на издание «Дела», то есть обязывался уплатить тридцать три тысячи журнального долга и две тысячи - жене Станюковича, оставшейся без средств. Обязывался довести журнал до конца года и, таким образом, расквитаться с подписчиками. Но еще неизвестно было, утвердит ли Вольфсона издателем «Дела» Главное управление по делам печати.

А на другой день в редакцию журнала на Надеждинской шумно явились жандармский следователь и прокурор. Они забрали в редакции книгу адресов, конторские книги, редакционную переписку.

Номинальный, лишь для подписи, редактор «Дела» Острогорский 18 июня был вызван в департамент полиции. Директор департамента Плеве объявил ему, что, если он не хочет попасть на скамью подсудимых, пусть немедленно, не выходя из кабинета, напишет заявление об отказе своем от редакторства. Острогорский дрогнул и написал. Потом он известил об этом Шелгунова и Бажина, однако сам на Надеждинскую не явился.

«Чувство у меня такое, точно все под следствием. Да оно так и на самом деле, - написал Шелгунов 21 июня Попову. - Если что случится со мной, я просил Людмилу Петровну вас уведомить». А в письме к ней, посланном в тот же день, написал о том, что его особенно удручало: «Если «Дело» умрет - великий позор ляжет на нас: долги не будут заплачены, подписчики останутся неудовлетворенными». Подписчикам ничего не объяснишь после того, как журнал перестанет выходить. И вернуть им деньги редакция будет не в состоянии...

Но, может быть, сумеет расквитаться с подписчиками Вольфсон? В этом нельзя было не усомниться. Он не обнаруживал ни знания журнального дела, ни столь необходимого в этом деле художественного чутья. К тому же он был на удивление самоуверен и заносчив. Уже видел себя вторым Благосветловым. Появляясь в редакции, подавал руку только тем, кого считал по общественному положению не ниже себя, секретарю и рассыльному лишь кивал головой. Ясно было, что с таким издателем журнал не сможет обрести свое прежнее лицо, прежний демократизм, и в таком журнале Шелгунов сотрудничать не хотел.