Закон войны

Блокпост был стандартный – мешки с песком, пулемет, рядом мотоцикл с еще одним пулеметом в коляске и фрицем, в той коляске развалившимся с сигареткой. Правда, когда немец увидел грузовик, летящий на блокпост на полной скорости, он резко зашевелился – а дальше я не видел, что он там делал, так как нырнул под торпеду, придерживая руль одной рукой и давя на газ другой…

Длинная очередь ударила в морду ревущей машины, наверняка разорвала радиатор, полоснула выше, по лобовому стеклу, осколки которого посыпались на меня…

А потом был удар. Страшный… К которому я приготовился, раскорячившись под торпедой и уперевшись руками-ногами куда только можно.

Сработало.

Правда, суставы заныли не по-детски, приняв на себя запредельную нагрузку, – но выдержали, не треснули и не повыскакивали из суставных сумок. Уже можно считать, что повезло при таком-то ударе.

Схватив автомат, я выкатился из кабины, поднырнув под новую очередь из мотоциклетной коляски – и полоснул из автомата в ответ, вбив горячим свинцом фрицу в пасть окурок, прилепившийся к нижней губе.

Больше стрелять было не в кого. Пулеметный расчет мой грузовик смешал с кучей песка, высыпавшегося из разорванных мешков, и теперь эта куча была грязно-желто-красной.

И рука из нее торчала.

Сломанная.

Острая кость вылезла из рукава, а пальцы все еще судорожно сжимаются-разжимаются, словно их хозяин и после смерти пытается добраться до моего горла – но не получается у него выбраться из песчаной кучи.

Я тряхнул головой, отгоняя дурацкие мысли. Не до них сейчас, дело надо делать, пока по дороге кто не проехал и не увидел, что тут происходит.

Поднатужившись, я вытащил мертвого фрица из коляски, сел за руль и выехал на дорогу. По моим прикидкам, до Янова оставалось километра три-четыре.

А значит, я был почти у цели.

* * *

Дорога шла через небольшую рощу, за которой слышался какой-то гул. Въехав в прохладную тень деревьев, я заглушил движок мотоцикла и на руках вкатил его в придорожный кустарник. Если я в открытую приеду на Янов, то фрицы, которых там наверняка немало, закономерно начнут пытаться со мной пообщаться. Тут мне с моим знанием языка и хана. Потому беседы с противником отменяются, будем работать скрытно. Тем более что время суток этому способствовало.

Сгущались сумерки, но я, высунувшись из-за деревьев, еще мог разглядеть знакомые очертания станции Янов, возле которой шебуршились фрицы.

И не только они…

Похоже, немцам непросто далось взятие железнодорожного узла, и сейчас они силами согнанного со всей округи местного населения пытались наладить его работу. Оно и понятно – без железной дороги снабжение оставляет желать лучшего, а отходя, советские войска взорвали рельсы. И сейчас немцы изрядно напрягались, принуждая пленных к работе.

На наскоро сооруженной виселице болтались с десяток тел, на рукавах которых я разглядел белые повязки со звездой Давида. Ясно, акция устрашения. Людей с такими повязками было немало среди тех, кто расчищал взорванные пути от изуродованных рельс и шпал, и их немцы били с удвоенной энергией. Изучая историю, я так и не понял, чем Гитлеру не угодили именно евреи, но даже с моего наблюдательного пункта было заметно, как фашисты их ненавидят. Впрочем, русских, которые были без повязок, фрицы тоже не жалели – били прикладами, палками, ногами…

Один парень не выдержал и бросился на немца со стальным железнодорожным костылем, который с размаху воткнул в глаз мучителя. В следующую секунду его тело сотряслось от нескольких очередей, ударивших в него одновременно. Он умер сразу, без мучений, как настоящий герой – но цена его подвигу оказалась ужасной.

Фашисты немедленно отобрали среди работающих десять человек и выстрелами перебили им колени. А потом какой-то тощий, но жилистый офицер подошел к каждому человеку, лежащему на земле, и собственноручно несколькими ударами размозжил ему голову ломом. После чего на ломаном русском проорал:

– Так быть всегда, если кто-то еще попробовать поднять свой рука на немецкий солдат!

Глядя на все это, я услышал скрип моих зубов и хруст кулаков, сжимающихся в бессильной ненависти. Я ничем не мог помочь этим людям – даже если я прикончу того жилистого, это все равно ничего не изменит. Убьют меня, а следом еще десятерых несчастных, которые, возможно, могли бы дожить до Победы…

Нет.

Как говорил один известный вождь революции, мы пойдем другим путем.

И я пошел, когда сумерки сгустились настолько, что вместо людей стали различимы лишь силуэты на фоне гигантских костров, локально разгоняющих сумрак. По ходу, фрицы решили, что работающим людям сон не нужен – удары и крики надсмотрщиков не прекращались.

Понятно… Немцам срочно нужна была функционирующая железная дорога, а значит, тех, кого они не считали за людей, жалеть было вовсе не обязательно.

Ладно.

Я проверил, полностью ли снаряжены патронами все магазины в подсумках, и, оставив в кустах один автомат, крадучись направился к вокзалу.