Закон забвения

Основная часть жилища, где находились комнаты семьи, была обращена к северу. С южной стороны было пристроено новое крыло, двадцать на сорок футов, с холлом и гостиной на первом этаже, расположенными по обе стороны от лестницы и большого очага. Как только полковники сгрузили свои мешки, Рассел увлек их вверх по ступенькам. На втором этаже он показал им две просторные спальни, в которых горели свечи.

– Комнаты в полном вашем распоряжении, – сказал он гостям. – А теперь я покажу вам вот что. Закончил только на прошлой неделе.

Он открыл дверь, ведущую в узкий коридорчик позади очага между двумя спальнями. Оттуда пахнуло свежей краской и опилками. На половине прохода Рассел поднял пару незакрепленных досок и предложил полковникам подойти ближе и заглянуть внутрь. Свет лампы выхватил из темноты уходящую вниз лестницу.

– Там на первом этаже маленький чуланчик за печкой. Если кто-то придет вас искать, вы там спрячетесь.

– Очень изобретательно, – сказал Нед и добавил про себя: «В эту нору я заползу умирать».

После того как Рассел отправился к себе спать, пообещав утром познакомить их с остальными членами семьи («Можете быть уверены, они не проболтаются о вашем присутствии»), два полковника присели на одну из кроватей.

– Вот воистину человек Божий, – сказал Уилл. – Этого нельзя не почувствовать.

– Воистину так, – согласился Нед устало. – Нет сомнений.

– Так, значит, чего нам еще желать? У нас есть крыша над головой, пища, общество, простор, убежище, по комнате на каждого. Даже окна.

– Все верно.

– И все-таки ты недоволен.

«Доволен? – хотелось закричать Неду. – Чему нам радоваться? Мы на самом краю цивилизации! Неужели ты этого не понимаешь? Здесь кончается наше путешествие. Никогда не увидим мы снова Англии». Он скучал по своему дому в Уайтхолле, по Кэтрин и по сестре Джейн, по Фрэнсис и внукам, по шумной Кинг-стрит, по друзьям и товарищам, по Кромвелю и по армии, по своей прежней жизни в центре событий.

– Ты меня прости, – сказал он. – Я просто очень устал.

Договорились, что полковники будут находиться у себя в комнатах и есть отдельно от прочих домашних, чтобы свести к минимуму контакты с детьми и избежать расспросов о том, кто они и что тут делают. В сумерках им разрешалось выходить на участок Рассела площадью в восемь акров, чтобы поразмяться, но с условием не попадаться никому на глаза. Поскольку дома стояли далеко друг от друга, а с наступлением зимы немногие люди имели желание торчать на улице, риск оказаться замеченными был невелик. Первый снег выпал в ноябре, ветер дул с гор, пересекая замерзшую реку, и Нед был уверен, что никогда не знавал такого холода.

Единственным другим обитателем Хедли, посвященным в тайну присутствия офицеров, был городской магистрат, дьякон местной церкви и деятельный заместитель Рассела Питер Тилтон. Родом он был из Уорикшира, несколькими годами старше Рассела, более спокойный по характеру, но слепленный из того же теста. Он дважды в неделю, в четверг и в день воскресный, приходил в дом, чтобы помолиться с полковниками и вместе читать Библию.

Поначалу беглецы много спали, восстанавливая силы. В декабре Уилл попросил дать ему полезную работу и стал колоть в амбаре дрова, освободив Авраама для работы в поле. И Нед, и Уилл находили идею рабства антихристианской – на любую цитату из Библии, призванную оправдать этот институт, Уилл мог привести две или три против. Поэтому вскоре, желая избавить Авраама от трудов на холоде, Гофф изъявил желание вернуться к прежней профессии засольщика мяса. Лавки в Хедли не было, как не было даже дома собраний. Семьи вели меновую торговлю: полотно меняли на дрова, дрова на мясо, мясо на муку… Если кто и удивлялся, откуда у Расселов взялся вдруг избыток солонины, то вопросов не задавал. В этом дальнем краю зимой главным было одно – выжить.

Нед проводил дни, усевшись поближе к огню и закутавшись в одеяло. На коленях у него стоял поднос с рукописью мемуаров. За исключением сочинительства, дел у него не было, и его томило смутное предчувствие, что времени ему отпущено немного. И тем не менее он той зимой часами просто смотрел на горящие поленья, прислушиваясь к тому, как сынишки Рассела играют в снежки во дворе. Сражаться в битвах Гражданской войны больше соответствовало его характеру, чем писать про них. Но ведь справедливо, что если он нашел силы рассказать об одной из них, то ему хватит решимости и на остальные? Он смотрел в окно, на подоконнике которого лежал снег, и думал про те бесконечные зимы в середине сороковых, когда победа казалась несбыточной мечтой. Как объяснить их Фрэнсис – те шаги, что привели к неотвратимой казни короля и одновременно разрушили их собственную жизнь? Наконец перо его снова задвигалось по бумаге.