Закон забвения

Вещи его были уже собраны. Оставалось только вытащить их из тайника и навьючить на стоявшую в амбаре лошадь. В половине восьмого село солнце, и он был готов. В золотистых сумерках Уилл прошел на задворки дома. Могила Неда поросла травой. Ничто ее не отмечало. Вечерним хором щебетали птицы. Ветер шевелил листву на яблонях, последние летние пчелы жужжали среди диких цветов. Он опустился на колени и коснулся земли ладонью. Тут должно было бы стоять надгробие, но Уилл знал, что его никогда не будет. «Здесь покоятся останки полковника Эдварда Уолли: мужа, отца, человека Божьего, который прорвал строй принца Руперта при Марстон-Муре». Он постоял так некоторое время, затем поднялся и вернулся в амбар.

Никто не видел его отъезда из города. К полуночи он был в Спрингфилде. Отдохнул пару часов в лесу, в миле от города, а с рассветом двинулся дальше. Уилл счел безопасным путешествовать в дневное время – едва ли властям будет до него дело во время войны. Тем не менее, заметив марширующую на север колонну солдат, он предусмотрительно опустил голову и с облегчением выдохнул, когда солдаты прошли мимо, не удостоив его даже взглядами. К полудню он добрался до паромной переправы под Виндзором. Здесь было полно народу – люди со своим скарбом перебирались на юг, на более безопасные территории. На расспросы Гофф отвечал коротко, не позволяя втянуть себя в разговор. Нет, индейцев он не видел. Да, про то, что Брукфилд и Дирфилд сожгли, ему приходилось слышать. Нет, он не согласен, что война должна идти до тех пор, пока не убьют последнего индейца: не важно, что там в Писании говорится о праве христиан истреблять язычников – это противно учению Христа. После этого его оставили в покое.

К ночи он въехал в Хартфорд и не далее как через сотню шагов был остановлен патрулем, вооруженным пиками и мушкетами. В городе комендантский час, он разве не слышал об этом? Кто такой? Почему так поздно? Уилл представился Уолтером Голдсмитом и сказал, что ищет дорогу на Саут-Мидоу, к усадьбе Уорда. Кто такой Уорд, он понятия не имел, просто не хотел упоминать имени Булла, а Рассел обмолвился, что дом капитана соседствует с усадьбой Уорда. Патрульные указали ему путь.

Когда полковник добрался до места назначения, было совсем темно. На окне горела лампа. Дверь открыл мужчина: невысокий и худощавый, полная противоположность своей фамилии[32].

– Капитан Булл? – Уилл снял шляпу. Сколько уже раз приходилось ему это делать – приветствовать неизвестного в темноте? – Меня прислал Джон Рассел.

– Томас Булл, сэр. – Рукопожатие. – Хвала Господу за ваше благополучное прибытие. Моя жена Сюзанна… Позвольте проводить вас в вашу комнату…

Привычная рутина. Вверх по витой лестнице на чердак. Узкая койка. Стол. Стул. Обитый железом ящик – сундук моряка – с большим кувшином воды на нем. Уиллу пришла в голову мысль, что у него не будет возможности дать Фрэнсис знать, где он или что с ним случилось. Он почувствовал себя таким усталым и одиноким, что рыдание подкатило к горлу. Он зажал рот ладонью и сделал вид, что закашлялся.

– Мне тут будет очень удобно. Да благословит вас Бог, капитан Булл, за то, что приютили меня.

Оставшись один, он взял свечу и поднес к крохотному окошку. Мир снаружи был погружен в непроглядную тьму. Уилл не видел ничего, кроме отражения собственного лица, расплывчатого в рябом стекле и бледного, как у утопленника.

Глава 34

Четыре года спустя в Париже июльским вечером 1679 года некий англичанин вышел из дома на улице Сен-Дени и отправился на свою обычную прогулку. Монторгейл представлял собой бедный квартал в северной части столицы: извилистые узкие улочки, деревянные дома, игорные притоны. Пристанище гадалок, воров и шлюх. В левой руке мужчина держал крепкую трость, в правом кармане лежал маленький пистолет. Даже в свои шестьдесят он производил впечатление человека, способного постоять за себя в драке. Завидев знакомую фигуры англичанина, L’Anglais, как его тут прозвали, прохожие, как правило, уступали ему дорогу. Он оброс бородой, несколько раздался в талии по сравнению с тем, каким был в Лондоне, голова под париком стала почти совсем лысой, но плечи были все так же широки, и от него по-прежнему исходило ощущение угрозы, как если бы он знал о тебе нечто такое, в чем ты не хотел бы признаться.