Закон забвения

Томкинс был мужчина серьезный, неулыбчивый почти до мрачности, и было очевидно, что он не испытывает удовольствия, играя роль хозяина. Каждый день он приносил им еду и питье, рассматривая это как долг христианина. Ему как владельцу городской лавки хотя бы не составляло труда скрыть возросшие потребности в провизии. К счастью, его лицо не было единственным, которое им доводилось видеть. Девенпорт и Джонс оба наезжали по временам из Нью-Хейвена, чтобы посетить дом собраний и поведать новости из большого мира, которые по большей части приходили от Уильяма Хука из Лондона и передавались теперь через Инкриза Мэзера.

«Торжественная Лига и Ковенант»[28] были сожжены руками палача… Маркиз Аргайл был обезглавлен, выказав во время казни недюжинные решимость и мужество… Приказано Парламентом, чтобы лорда Монсона, сэра Джеймса Харрингтона и сэра Генри Милдмея (кои были судьями над покойным королем) лишили всех почестей и титулов и каждый год в годовщину казни монарха протаскивали на плетне с веревкой на шее от лондонского Тауэра до виселицы в Тайберне с перепачканными кровью лицами. Там полагается им простоять шесть часов, после чего их отволокут обратно в Тауэр, где и будут держать в заточении до скончания жизни…

Такое вот милосердие выказано было тем, кто добровольно сдался властям и раскаялся.

Кое-кто из милфордского сообщества был осведомлен о тайне присутствия полковников: священник Роджер Ньютон, а также магистраты Роберт Трит и Бенджамин Фенн. Все они иногда навещали беглецов. Жену и дочерей Томкинса они никогда не видели, хотя у девочек на складе стояли прялки и офицеры часто слышали, как они поют за работой. От детских песен у Уилла наворачивались на глаза слезы. Еще они слышали приходивших в лавку покупателей, которые останавливались снаружи и болтали. Возможность подслушать разговор о мелочах повседневной жизни отвлекала, хотя беззаботные голоса не подозревающих о двух беглецах горожан одновременно подстегивали в них ощущение оторванности от мира.

Время они коротали, обращаясь к прежним своим занятиям. Нед кроил ткани и сшивал звериные шкуры, скупленные Томкинсом у местных индейцев. Уилл коптил и засаливал мясо и рыбу. Изделия их продавались в лавке, и Томкинс, вычтя затраты на еду и топливо, настоял на выплате разницы, так что у полковников начали даже скапливаться небольшие деньги.

Тем, кому не выпало несчастья оказаться в длительном заточении в маленьком пространстве, склонны считать, что дни там должны тянуться медленно. Но пережившие подобный опыт знают, что все обстоит как раз наоборот. Когда каждый новый день похож на предыдущий, уму не за что ухватиться. Время утрачивает форму. Дни проходят, неотличимые один от другого, сливаются в недели и месяцы. Зато по странной прихоти природы более оживленными становятся ночи. Их наполняют яркие сны, которые в случае с Недом неизменно были обращены к прошлому. Он просыпался измученный, весь в поту и обнаруживал, что лежит на постели один – Уилл ложился спать на полу, расстелив одеяло, не в силах вынести, как тесть постоянно брыкается и ворочается.

Удивительно, но ссорились они редко. Каждый настолько изучил повадки другого, что легко замечал предостерегающие сигналы и прикусывал, когда нужно, язык. Поэтому, когда Уилл становился раздражительным, Нед понимал, что он думает о Фрэнсис и детях, и избегал тем, способных задеть зятя. А когда Нед замыкался в своих мыслях, Уилл догадывался, что он вспоминает про Кромвеля и размышляет про обстоятельства, которые некогда вознесли его так высоко, а теперь низвергли в такую пучину.