Закончен школьный роман...

— Нельзя ли без подобных примеров! — и желая показать, что воспоминания совершенно не задевают ее, а просто являются не самыми приятными и потому весьма нежелательными, Ника легко, без запинки, проговорила: — И, между прочим, у Степы было разных девиц, как собак нерезаных.

Очередная откровенная Никина тирада настолько поразила Марину, что та некоторое время оставалась недвижима и безмолвна. Наконец она громко выдохнула, приходя в себя, открыла рот, надеясь высказать новое предположение, но Ника не дала ей заговорить.

— Забудем о Степе! — произнесла она сурово и напомнила: — Тебя сейчас больше интересует Филипп.

— Так значит, его зовут Филипп! — озаренная догадкой, радостно воскликнула Маша.

Марина, все еще в расстройстве чувств, сердито проговорила:

— А ты думала, всех на свете зовут Ванями!

— Отстань! — совершенно не обиделась Машка, счастливо улыбнулась. — К чему все на свете? Он только один — Ванечка!

20

Ника опять встретила Филиппа. Почему-то их пути стали частенько пересекаться, то по дороге из дома, то домой. А вдруг — не случайно, и Маринка права. Он замечательный парень, серьезный, сдержанный, без таинственностей и неожиданностей, что совершенно не означало, будто он предсказуемый и простоватый. Он — естественный, не ломается, не загадывает загадок, не держит секретов, и встречи с ним не тревожат и не пугают Нику. К тому же, он расспрашивал о Нике свою сестру.

Таня рассказала, как Филипп выяснял у нее, где он мог видеть ее подружек раньше. И еще рассказала, как честно принялась объяснять, что с Мариной они учатся с первого класса, и ничего удивительного, если Филипп когда-то и встречал ее. Но того, оказывается, интересовала вовсе не Марина. Тогда Таня принялась выдавать версии, начиная уж очень издалека: может, случайно на улице (так бывает — Ника заметная девушка, вот и запомнилась с одного взгляда), а может, на каком-нибудь концерте. Но Филиппа мало занимали девицы, скачущие по сцене, он бы не стал всматриваться в их лица. Тогда, может, по телевизору?

В этом месте, уточнила Таня, у братика не то чтобы отвисла челюсть — он умел сдерживать эмоции, особенно такие, из-за которых можно попасть в глупейшее положение — но на лице его отразилось немалое удивление. И довольная произведенным впечатлением Таня выложила, что Ника снималась в клипе, а его несколько раз крутили по «ящику», не считая там всякой рекламы. А Филипп, найдя объяснение своим смутным беспокойствам, почему-то не поразился еще сильнее, а успокоился и больше о Нике не вспоминал.

Марина, весь рассказ торжествующе грозя перстом недооценивающим ее прозорливость подругам и издавая громкие возгласы типа: «А что я вам говорила!» и «Вот видите!», невозмутимо пожала плечами:

— Ну и что! Еще дозреет!

А нужно ли Нике, чтобы он дозрел? Разве плохо одной: никого не ждешь; не переживаешь — а вдруг бросит или найдет себе другую; не волнуешься из-за того, будто недостаточно блестяще выглядишь, и ему может не понравиться; не тратишь время на бесцельные шатания по улицам за руку или в обнимку; не мозолишь людям глаза публичными поцелуями, не в силах удержаться от избытка чувств; ничего не скрываешь от мамы; не ищешь момент и место, чтобы уединиться.

К чему бестолковые проблемы? Можно делать, что хочешь, когда хочешь, где хочешь, с кем хочешь, никого не спрашивая и не боясь быть непонятой или случайно обидеть. В конце концов, можно и развлечься, если уж так допечет независимость. А Филипп совсем не подходит для игр, он осторожный, неподатливый. Конечно, если задаться идеей, сконцентрировать все силы и умения… Да только зачем? Ради счета? Или ради очередной головной боли оттого, что за тобой бегает абсолютно ненужный тебе человек?

Приятнее просто встретиться и поболтать. Чудесно приобрести еще одного милого знакомого, с которым можно скоротать время, пока трамвай неторопливо трюхает по рельсам, раскачиваясь, словно корабль во время шторма, и дребезжа, как привязанная к кошачьему хвосту консервная банка, до нужной остановки.

Филипп стоял у самых дверей, и Ника обнаружила его, как только зашла в вагон. Она сказала: «Привет!», пристроилась рядом. Двери с лязгом закрылись, и трамвай необычайно стремительно сорвался с места и загрохотал.

В трамвае трудно разговаривать из-за стука и скрежета, приходится придвигаться почти к самому уху собеседника и орать чуть ли не во все горло.

Трамвай катил, шумел, стонал, скрипел, и вдруг раздался громкий, резкий звонок, затем лязг, людской гомон. Вагон нервно вздрогнул и застыл, а пассажиры, между прочим, все еще продолжали в нем ехать, по закону инерции.

Заревел ребенок, ударившись о переднее кресло, одна женщина, не удержавшись, рухнула на колени сидящему мужчине. Ника, державшаяся легкомысленно некрепко, неожиданно ощутила неудержимое стремление пролететь вдоль вагона.