Закончен школьный роман...

— А почему ты здесь?

Ему больше негде встретиться со своей сестрой, кроме как неподалеку от дома своей бывшей девчонки?

— Иду к тебе.

— А-а. Тогда пойдем. Хотя не знаю, зачем.

Они по большей части молчали, оставшись вдвоем, не решаясь что-то добавить к уже сказанному в самый первый вечер. Но их не тяготило молчание, не тяготило вроде бы бессмысленное присутствие друг друга и время, проведенное впустую: без слов, без действий. Ника тихо сидела, прислонившись к Степиному плечу, упивалась покоем, а он едва ощутимо перебирал ее волосы, осторожно касался пальцами (она и не подозревала, что губами тоже), гладил.

— Степ! Что с нами? Почему мы совсем ничего не говорим? Почему мы не можем притронуться друг к другу? Мы не решаемся даже обняться. Мы только сидим и молчим.

— Наверное, мы боимся. А вдруг и на этот раз все закончится плохо? И опять будет очень больно.

Ника повернулась к нему, посмотрела в глаза.

— А тебе тоже было больно?

Степа улыбнулся, совсем не весело.

— Спрашиваешь! Я пытался забыть тебя, но ничего не вышло. Ничего не получилось.

— Но почему? — она хотела знать вовсе не о том, почему не получилось, а о том, зачем он пытался ее забыть.

Сейчас он опять скажет, что не желает говорить, что это теперь неважно, и не стоит ни о чем вспоминать. Ника опустила голову и вдруг увидела, как судорожно сжимаются и разжимаются пальцы на его руке.

— Я вляпался в очень неприятную историю. Не столько сам виноват, сколько… Но не в том дело. Если бы я остался рядом с тобой, невольно втянул бы и тебя. И если бы просто рассказал. Ты бы ведь не стала стоять в стороне, сама бы влезла. Даже если бы я просил не делать этого. Да? А такого ну никак нельзя было допустить.

Нику испугали его слова. Если бы их произносил кто-то другой, можно было бы засомневаться и их искренности и трагизме. Но они прозвучали ровно и спокойно, без пафосных интонаций и надлома. Слова были скупы и холодны, и Ника реально оценила их. Она же знала Степу!

— Но как же? А вдруг бы я чем-то смогла помочь?

Его глаза мгновенно наполнились сумраком и застыли.

— Нет, — резко произнёс он, отвел взгляд. — И, пожалуйста, можно я больше не буду про это? Тем более всё уже давно закончилось. Хоть и не очень удачно.

— Не очень удачно? — Ника даже привстала, и глаза её широко распахнулись от тревоги и волнения.

То, что Степа обычно определял, как «не очень удачно», на самом деле вполне могло быть ужасно, кошмарно, скверно до безобразия. Поверьте Никиному опыту!

Он понял — не стоило добавлять последние слова. Получалось, будто нарочно давил на жалость и тем самым принуждал к прощению.

Нет, он не станет всё рассказывать Нике, хотя, наверное, должен. Не станет. Но на последний вопрос ответить придётся. Сам начал, и теперь уже не отвертишься обычными фразами, типа «Потом!» или «Это случайно вырвалось! Не бери в голову!» Но и подробностей не будет.

— Пришлось полежать в больнице.

— Господи! Степка! — Ника встала коленями на диван и уперлась ладонями в его грудь. — Ну почему ты тогда-то не сообщил? Ведь уже можно было. Сам же сказал, всё закончилось.

Не будет подробностей. И всей правды не будет. Хватит эффектов. Ника и без того напугана и взволнована.

— Я думал, ты видеть меня не захочешь.

Ника досадливо толкнула Степу, мотнула головой, страдальчески сдвинув брови.

— Дурак! Какой же ты дурак!

— Ненавижу тебя, — тихо добавила она, без всякой злости и экспрессии, но почти сразу заговорила громко и сердито: — Молчи! Не смей возражать! Сейчас я тебе все выскажу! — она сжала пальцы, захватив ворот Стёпиной рубашки. — Я ненавижу тебя! Ты понял? Вот только еще раз попробуй куда-нибудь пропасть — я убью тебя. Честное слово! Вот только попробуй! Ты… — Ника замерла, задумавшись, подбирая нужное слово, которое бы точно, красочно и ярко выразило ее отношение к нему, и вдруг всхлипнула, стремительно прильнула, обвила руками, а Стёпа крепко прижал ее к себе, блаженно прикрыл глаза и глубоко и успокоенно вздохнул.

Упоительную тишину нарушил телефон, зазвенев громко и назойливо.

Надо поскорей отделаться от этого занудливого аппарата! У Ники есть дела более приятные и важные, о которых, оказывается, она мечтала целых три года.

— Не надо! Не ходи! — слишком уж отчаянно попросил Степа.

— Да ну! — Ника не согласилась. — Будет теперь трезвонить без конца.

— Не ходи! — опять повторил он умоляюще.

— Я быстро!

— Да! — не очень-то приветливо рявкнула в трубку Ника, но спустя всего несколько мгновений сильно изменилась в лице, ее голос тревожно дрогнул: — Как? Когда? Конечно! Куда? Конечно. Прямо сейчас!

Степа, исподлобья наблюдавший за ней, закусил губу, опустил голову.

Ника положила трубку и, не подходя близко, потерянно произнесла:

— Понимаешь, Филипп попал в аварию. Это его мать звонила. Он сейчас в больнице. В тяжелом состоянии. Она просила меня прийти. Я пойду? Ладно?

— Хорошо, — согласился Степа покорно, не очень-то удачно подобрав слово (для кого хорошо?). — Только можно, я подожду тебя здесь?

Ника кивнула утвердительно, торопливо собралась, глянула на прощанье и ничего не сказала.

29