Залив девочек

Хоть бы кто принес лекарства. Внучка наша на выставке сегодня, работает, ведет экскурсию, а девочки в школе. Пусть будут образованными, умными все. Как ты хотел, Таил, чтоб все девушки, даже самые бедные, были грамотные. Теперь все так, как ты предсказывал: никто не спросит, умеет ли девушка шить и варить, а спросят, есть ли у нее диплом.

Что ты смотришь, говорю, Таил? И днем ты стал приходить. Видно, сгущаются мои сумерки. Рассказать тебе что? Внучка твоя удалась в тебя и родню из Маджорды. Как она умно сказала про наших маленьких: «Сидеть во дворе плохо для их развития». Скажи, Таил, разве в прежние времена кто-то думал о развитии девочки? Стирка, куры да старые сказки – вот чем мы развлекались. Я подумала, правильно она говорит. Она их водила на залив. А я на другой день всех одела в чистое и повела в церковь Луз. Захотелось мне проведать всех наших, рассказать девочкам, как мы жили.

Мы пошли неспешно по Кучери-роад. Такая жара стояла – глотка воздуха не сделать, а мы с девочками шли чинно. Они не носились и не визжали, плавно ступали, чистые ангелы Господа. Старшие меня вели под локти. Люди думали: «Вот сколько у нее внучек». Люди спрашивали: «Помочь вам, аяш?»[49]

Мы пришли в церковь, сняли наши туфли[50] и стали молиться. Девочки, конечно, родились в разных семьях, кто в мусульманской, кто в индуисткой, кто из обнищавших сикхов. Но молились они Богоматери Света с усердием. Я сначала не поняла, в чем дело. Шум поднялся в церкви. Как они вбежали, откуда взялись?

– Эй, христиане, мы сейчас вас сожжем.

Молодые мальчики совсем, в руках бамбуковые палки. Сами боятся, по голосу слышно – дрожит, нетвердый. Кто-то послал их, сами бы не додумались, такие молоденькие. Они и не знали, что с нами делать. Один давай сдвигать статую Богоматери, хотел разбить ее об пол. Дева крепко стояла, ничего у него не вышло. Мы на них глядим, они на нас.

– Эй, христиане, повторяйте: Джай Шри Рам! Ну же, пойте!

– Поприветствуйте господа Раму, паршивые христиане!

Помнишь, Таил, раньше на нашей улице мы говорили «Наместе» или «Ванаккам» индуистам, «Сат-шри-акаал» сикху, мусульманину мы говорили «Аадаб», а нам люди отвечали: «Доброе утро»? Любой мусульманин или христианин мог сказать «Джай Шри Рам», и ничего. Не из-за веры это говорили, а из-за уважения к человеку.

Ты помнишь первые беспорядки на нашей старой улице, где мы жили с твоими родителями? Леон уже был взрослым мальчиком, он вернулся из школы и нарисовал на двери нашего дома крест. «Зачем ты, сынок?» – «Мама, в городе погромы против мусульман». Потом мы увидели, как эти бедняги бегут по улице. Я открыла дверь и сказала: «Скорей сюда». Помнишь эту семью? Такие добрые люди. Их дом сожгли, и они уехали потом куда-то.

Тогда слова «Джай Шри Рам» окрасились пеплом, а потом и вовсе побагровели. В год, когда толпа разрушила на севере мечеть Бабри, ужасные беспорядки покатились и по нашим улицам. «Джай Шри Рам» перестали быть словами для всех. Вот мы жили как один народ, и вот вдруг мы стали «паршивыми христианами», «кебабщиками», «тюрбанами», «оранжевыми».

Век сменился, а люди те же пришли и в этот век. Столько церквей разрушили, сломали мечетей. Но мы-то, простой народ, все еще продолжаем готовить рождественский пирог, покупать сладости на Дивали и Ид[51].

«Джай Шри Рам» – слова для распространения добра, но как могли мы сказать их насильно? Вот мы и молчали в церкви Луз.

Мы молчали. Поэтому мальчики разозлились и стали переворачивать скамьи, сорвали с Богоматери и Иисуса цветы и покровы.

– Что вы, сыновья, для чего вы делаете это? – не выдержала я.

– Повторяй «Джай Шри Рам», старая ведьма, – сказал один.

А преподобный тем временем спрятался за алтарь и, видно, в полицию стал звонить. Я этих мальчиков совсем не боялась. Не боялась и того, кто стоял возле меня.

– Имей уважение к старшим, такой молодой, а учишь меня молитвам.

– Повторяй, ведьма, – испуганно так сказал, совсем еще олененок.

– Иди домой, к матери, – говорю.

Он вдруг достал нож и пырнул меня в плечо. Пар исчез из моих глаз на миг: я видела его распахнутые глазенки и испуг ребенка. Потом гляжу – кровь, а потом уж и боль пришла. Они все побежали, только и слышно топот за стеной церкви. На дороге у храма зашуршали колеса – полиция, быстро приехали.

Я даже удивилась, Таил, что во мне столько крови, алой, молодой, и она все течет и течет из дряблой руки. Девочки все перепугались, плачут. Полицейские тех ребят не догнали, перебинтовали меня тряпкой и отвезли домой. Вот и лежу я теперь, ничего делать не могу: ни сварить, ни погладить. Но к тебе я не собираюсь, Таил, нет, и не смотри.

* * *

Видишь, Таил, как вышло – у меня теперь много детей. Помнишь, как мы горевали, что у нас будет только один сын? Как я плакала. Это случилось в год чрезвычайного положения, объявленного Индирой. Сосед прибежал, сказал, что видел, как тебя вместе с бедняками забрали в грузовик.

– Беги скорее… Возьми документы.

Я схватила папку с бумагами.

– Куда ты, мама? – спросил Леон.

– Оставайся дома, не смей даже носа на улицу сунуть! – закричала я на него.