Залив девочек

Я бежала по дороге, обгоняя людей, огибая тележки с овощами, путаясь в тканях сари, которые облепили мои ноги. Я тогда бежала, наверное, первый и единственный раз во взрослой жизни. «У нас же только один сын, один мальчик! Как же, как же так? А если он умрет сейчас? Ведь многие умерли от инфекции», – так я думала и бежала. Люди отстранялись, видели – у меня беда. Бумаги стали мокрыми от ладоней.

Всюду на стенах висели плакаты «Остановить рождаемость в наших силах», «Стерилизация – лучший метод планирования семьи», «Двое детей – сто рупий, трое детей – пятьдесят рупий, четверо детей – сорок рупий». Но у нас же один сын! Мои легкие разрывали рыдания и жаркий воздух, но я верила: сейчас вбегу в кабинет, покажу бумаги. Уже подходя к госпиталю, дыша, как раненая собака, я поняла, что проиграю.

Громкоговорители кричали, что слышно на много кварталов вокруг. Из одних лились призывы, а из других – народная музыка. С грузовика раздавали ведра, тазы, масло. На деревянном помосте у госпиталя шла танцевальная постановка, но ее было едва видно из-за качающейся толпы. Головы, головы, я хотела ползти по ним, чтоб найти тебя, Таил. Я чуть было не нырнула в эту толпу, но женщина потянула меня за дупатту:

– Куда ты, сестра? Остановись. Не ходи туда, они и с тобой это сделают, – ее было едва слышно от гула голосов, музыки и воззваний из репродукторов. Я понимала ее по губам. – Мы ничего не можем изменить, посмотри.

Я увидела, что толпу охраняют солдаты, полиция. Они ведут их, как стадо на убой. Я увидела, что в толпе есть старики, мальчики-подростки, есть и женщины, что двигаются к госпиталю тонкой струйкой.

Я стояла там до утра. Громкоговорители стихли, и в грузовике закончились товары. Артисты сняли маски и ушли. Я была не в силах пошевелиться. Бумаги в моих руках смялись и завяли. На рассвете ты вышел, хромая. Мы молча пошли домой. Они сделали это с тобой, сделали вазэктомию.

Мы шли осторожно, маленькими шагами. Мы не говорили ничего всю дорогу, и только возле нашего дома ты сказал:

– Прости меня. Я шел мимо трущобы со станции, меня загнали в автобус вместе со всеми. Я ничего не смог сделать. Это конвейер, который не разбирает, кто на нем. У многих, кого стерилизовали этой ночью, вообще не было детей. Я пойду протестовать. То, что они сделали, убийство.

Чарита

– Сними свои браслеты, милая, сними их.

– Что ты? Госпожа же здесь.

– Не будем шуметь. Я давно не видел тебя.

– Тихо сегодня.

– Да, на заливе спокойно. Иди сюда, подойди ближе, покружись.

Он тянет за край ткани, она разматывается. Громко шуршит моя одежда. Стыдно перед старой госпожой. Какие чистые у них постели, поднять ногу жалко на них, и не потому, что я же их и стирала.

Моя ступня, что ходит по земле Ночикуппама, в песке, рыбьих костях, чешуе и ветоши, становится на кровать Леона, в белые и зеленые цветы. Мне иногда смешно из-за того, что он спит, как женщина, на таких простынях. Как он тяжело дышит, разве таким он был четыре года назад? Все эти заботы тянут из него силы.

– Хорошо тебе?

– Лучше помассирую твои ноги. Где ты ходил сегодня?

– Опять в полиции был, милая. Тот человек из корпорации пришел. Что-то я сделал не так, скверно.

– Что ты? Разве можешь ты сделать плохое?

– Он захотел поговорить еще с кем-нибудь. А с кем? Мама лежит, девочки малы, скажут не то, еще хуже будет.

– И что же?

– Я сказал, чтобы поговорили с Грейс, я специально сказал, пока она на выставке, чтоб он домой к нам не ходил, там ее обо всем спросил, может, побыстрее отвяжется. Теперь думаю, что зря.

– Что ты? Поговорят и разойдутся. Ерунда. Она не больше скажет, чем ты. Нашей вины никакой нет, та девчонка сразу была с червоточиной.

– Думаешь? Я как будто не защитил ее. Грейс…

– Какая для нее опасность? Ерунда. Все равно бы он ее вызвал. Он же государственный человек. Спросит то, другое, и разойдутся. Хватит мучить свое сердце.

– Банки звонят, милая, электрическая компания звонит, водоснабжение звонит. Мне даже нечего дать тебе сегодня на покупки. И завтра мне нечего дать тебе, милая. Я не справился, не уберег всех вас. Придется ехать и договариваться с другими приютами, чтоб взяли девочек.

– Я принесу завтра рыбы. Наши молитвы не будут напрасны. Слышишь, твоя Чарита родилась под счастливой звездой? – хотела сказать весело, да вышло отчаянно.

– У тебя свои дети, милая, хватит отнимать у них еду.

– Девочки тоже мои дети, наши дети.

Я встала, оделась, надела на ноги и руки браслеты, завязала волосы в тугой пучок.

– Пойду дам госпоже лекарства. А ты отдохни, отдохни, не думай ни о чем.

Грейс

– Мурумагал, разносчик пришел, спустись. Возьми только сандаловые благовония и кофе. Остальное купим в супермаркете. Куда ты пошла? Переоденься! Соседи смотрят, это тебе не нищенский дом в Ночикуппаме, здесь приличные люди живут. Что они скажут?

– Тетушка, я не в Ноччикуппаме жила, а на Сандхомхай-роад.

– Какая разница! Все это – трущобы для бедноты. Что за манера спорить? Правду говорят: полупустой кувшин больше расплескивает.