Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Эрнестина Федоровна, всем существом преданная мужу, ставшая матерью для трех его дочерей от первого брака, сама подарившая ему троих детей, со смирением относилась к увлечениям Тютчева. Со смирением приняла и его роман с Денисьевой. Она, безусловно, знала о том, что ее муж ведет двойную жизнь, и всеми силами пыталась не превращать в ад их общее существование. Однако смирение не означает безразличия. Эрнестина Федоровна, добровольно уезжавшая из дома надолго то в имение в Овстуг, то за границу, ничего не требовавшая, продолжавшая выполнять свои обязанности жены, матери и хозяйки дома, конечно, мучилась и переживала. Хотя — и об этом тоже не стоит забывать — наверняка знала, что муж из семьи не уйдет, и поэтому позицию свою ощущала в общем как неизменную. В отличие от Денисьевой, она все-таки твердо стояла на ногах. Однако атмосфера в семье изменилась, былого благополучия не было. Вот как 2 ноября 1855 года в своем дневнике описывает происходящее Анна Тютчева: «Слово cheerless (безрадостно) было выдумано нарочно для определения нашей домашней жизни. В ней есть спокойствие и безмолвие, но в этом спокойствии нет мира, а только уныние, в этом безмолвии нет ясности. В каждом из нас чувствуется глубокая затаенная грусть, в папе и в маме — разочарование в жизни и во всем; в Дарье — непрестанная, молчаливая и жестокая борьба. В беззаботности детей нет ничего веселого, чувствуется, что дети не радуют свою мать, хотя она любит их, но любит со страданием. И все это — состояние хроническое, о нем не говорят, но вся атмосфера дома мрачная и тяжелая, как там, где никогда — не светит солнце...»[236] Известно, что после смерти Денисьевой Тютчев послал жене таинственное письмо, о котором упоминают в переписке дочери, и вскоре присоединился к семье, которая в это время находилась за границей, — искал утешения и, вероятно, обрел его. Дочь Екатерина сообщала Д. И. Сушковой: «Его жена очень нежна с ним, и я верю, что в дальнейшем жизнь его станет лучше и спокойнее, чем прежде»[237]. В одном из своих писем Эрнестина Федоровна написала слова, которые замечательно характеризуют ее отношение к мужу в период его душевной драмы: «...его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина»[238]. Четырнадцатилетняя пытка для нее кончилась. Теперь им предстояло вместе провести старость.

Денисьева болезненно и мучительно переживала непреодолимую разъединенность с любимым человеком. Ее искреннее ощущение, которое выражалось в словах, процитированных Тютчевым, — «ты мой собственный», наталкивалось на суровую реальность. В этой реальности Тютчев не только не был ее собственным, но даже не мог ей уделять много внимания. Когда стала подрастать дочь, возникли новые сложности: выезжать вместе с Денисьевой они никуда не могли за исключением тех коротких периодов, когда вдвоем оказывались за границей. Тютчев, стараясь развлечь дочь, увозил ее из дома — Елена Александровна оставалась. Она вообще была вынужденной затворницей. Единственными близкими людьми, которые признавали ее незаконный брак, были сестра Мария и ее муж Александр Иванович Георгиевские, но они жили в Москве, и видеться удавалось нечасто. Родственники Тютчева, его сестра Д. И. Сушкова и брат Н. Ф. Тютчев, относились к Денисьевой резко негативно. Так, когда во время болезни поэта Денисьевой представилась возможность ухаживать за ним, поскольку семья в полном составе была в отъезде, и она металась между его домом на Невском и своим собственным, оставляя больных детей на попечение тетки, сестра Тютчева заявляла: «Я к Федору не поеду, поскольку известная особа сохраняет место, ею захваченное. Николай ее видел, но не говорит об этом ни слова, хотя создавшееся положение раздражает и сердит его»[239]. Еще более остро неприязнь к Денисьевой выразилась в семейной переписке буквально накануне ее смерти. Екатерина Тютчева сочувственно сообщила тетке о болезни Денисьевой и о тревоге отца по поводу этой болезни. 23 июля Д. И. Сушкова отвечает ей: «Поверь мне, болезнь Д<енисье>вой не так серьезна, как воображает твой отец; мне кажется, она преувеличивает свои страдания, чтобы крепче привязать его к себе. Но в любом случае он достоин всяческого сожаления»[240]. А 4 августа добавляет: «Косвенно мы узнали, что последние его тревоги рассеялись — здешние родственники спокойны и невозмутимы»[241]. 4 августа 1864 года, как раз когда Д. И. Сушкова сочла возможным опровергнуть серьезность болезни Денисьевой и обвинить ее в лицемерии, Елена Александровна скончалась.