Заложники (СИ)

Верн облизнулся и осторожно, словно боясь обжечься, прильнул губами к возбужденной подрагивающей плоти. Дразня, поласкал, потом оторвался, скользнул языком по всей длине, отстранился снова…

Ингар с трудом дышал и перестал даже думать о том, что надо сдерживать голос. Такого с ним не было никогда. Казалось, Верн лучше него знает, в какой момент какой участок тела отзовётся самой сладкой, почти болезненной судорогой. Его пальцы скользили по телу — стройная талия, внутренняя сторона бедра, нежная кожа внизу живота, на самой грани жестких волос. А губы тем временем двигались, не давая поймать ритм, всё время меняя его, наслаждаясь игрой и его стонами…

Когда Ариверн вдруг оторвался, убрал руки, и встал, у Ингара просто подкосились ноги, и он опустился на ковёр, готовый, если потребуется, умолять — только бы он не повторил своей давешней шутки, бросив его, распаленного, в одиночестве.

Но тот и не думал издеваться. Весь настороженный, не смотря на явное возбуждение, он вдруг рванулся к двери…

41

Но тот и не думал издеваться. Весь настороженный, не смотря на явное возбуждение, он вдруг рванулся к двери — и не успел!

Створка качнулась внутрь резко, чуть не огрев Верна по лбу и со стуком врезавшись в косяк. Тонкая рука зло толкнула её обратно и щёлкнула замком. На пороге стояла Рона.

Ингару даже в голову не приходило, что в этой маленькой девушке может быть столько гнева. Серые глаза потемнели, как грозовое небо. Раскаты грома были опущены за ненадобностью — она собиралась бить только на поражение. Со стороны картина могла показаться забавной — противостояние хрупкой рыжей девушки и огромного воина, которому она макушкой доставала едва ли до плеча, а в массе уступала вдвое. Но Ингару было не до смеха.

Верн отступил на шаг.

— Что-то ты быстро. Неужто Нико тебя обидел? — он от души старался тянуть время — пока лэсса пораженно пялится на него и на картину в целом — если её боевой запал чуть утихнет, можно будет как-то выкрутиться, — Может, присоединяйся к нам?..

— Ах ты тварь, — она отвесила ему пощёчину. От души, вложив в удар вес тела, так что её саму чуть не развернуло на месте.

— Рона, послушай, — Верн примирительно выставил перед собой раскрытые ладони, хотя было изрядно больно, и очень хотелось прижать ладонь к пострадавшей щеке.

— Выйди вон, — глядя ему прямо в глаза, приказала Рона, и спорить с ней Ариверн счёл неблагоразумным. Поединок взглядов был проигран с позором, он развернулся и покорно скрылся в боковую дверь. Что будет с Ингаром — ему страшно было предположить. Его идеальный роман, очевидно, корчился в смертной агонии.

Она подошла к нему. Медленно, внимательно рассматривая, будто впервые увидела. Далеко, ох, как далеко был этот взгляд от того — застенчивого, восхищенного — которым она провожала его, когда ей было пятнадцать лет…

Её тонкие ладони скользнули по его лицу. И он всё-таки встретился с ней взглядом, и не понял, как она смотрела. Ладони между тем сползли ниже, на плечи и внезапно девушка толкнула его, заставив завалиться на спину. Она скинула куртку, с кошачьим урчанием потёрлась об его обнаженный торс — прямо сквозь свою рубашку, под которой — не известно почему — ничего не было. Её язык скользнул по его губам, и он горячо ответил на поцелуй, не понимая, что происходит: неужели — мир, и это означает прощение?

42

Воодушевленный этой идеей, он обнял её, стал стягивать рубашку, но она не позволила. Неожиданно резко оторвала от себя его руки, положив на застёжку брюк. Он понял — пробежал пальцами, стал гладить мягкий, открывшийся живот…

Со штанами лэсса рассталась охотно, тут же оседлав распластанного по ковру Ингара.

— Рона…

— Да. Скажи ещё…

— Солнышко моё…

— Ещё, — она выгибала спину при каждом движении — как ему нравилось. Он смотрел, как пластично она движется, как доверчиво тянется навстречу… доверчиво ли? Что-то в её повадке изменилось, как будто внезапно сделав её хищной, почти жестокой, — ещё…

— Да-а, — застонал он, пропуская по телу головокружительный спазм, — Рона, ты…

Она встала. Стёрла рукой пробежавшую по бедру струйку его семени. Из глаз катились крупные злые слёзы, но голос не дрогнул:

— Ингар. Ты, вообще, замечаешь разницу, с кем ты спишь? — она безжалостно смотрела ему в глаза, вынося приговор, — грязная, лживая шлюха.

Она натянула штаны, и вышла, оставив куртку валяться на ковре рядом с ним и следами его похоти.

43

Он лежал лицом вниз, с содроганием слушая, как копошится лагерь. Перефыркивались кони, рыли копытами землю единороги, люди ходили мимо, громыхая тяжелыми сапогами, и о чём-то говорили, но он не знал языка. Здесь было холодно. И с каждой ночью становилось всё холоднее, или, может быть, у него просто начался озноб. Тарден не знал — ни куда его везут, ни что сделают в конце пути, из всех ощущений осталось значимой только боль в позвоночнике, потому что руки уже онемели, а во всём остальном теле ощущения притупились.

— Эй, вставай, — грубый голос прозвучал прямо над ухом и сопровождён был пояснительным пинком.