Заложница

Пальцы Софии буквально пляшут вокруг шеи, и тут я понимаю, что это не прилив эмоций, а настоящая паника. Она вытаращивает глаза, трясет головой, и я вижу, как губы у нее распухают, будто ее пчела ужалила. Слон падает на пол рядом с Софией.

– Что было у тебя в сэндвиче?

Снова, почти крича, потому что она замирает и смотрит на меня полными ужаса глазами, я спрашиваю:

– София, что было у тебя в сэндвиче? Дай мне попробовать, сейчас же!

Я дергаю наручники, словно они волшебным образом разомкнулись. Дочь подбирает аккуратно сложенные на полу крошки, и, едва коснувшись их губами, я ощущаю запах и вкус. Арахисовое масло.

– Нам даже держать его в доме нельзя, – сказала Майна, когда мы вернулись от врача, а София пребывала в счастливом неведении о потенциально фатальном диагнозе, который ей только что поставили.

– Аллергия у нее не такая уж и сильная. Есть люди, которые не могут находиться в трех метрах от куста арахиса или вообще от его зерен. Губы у них распухают мгновенно, как только кто-то в баре откроет пакетик с этими орешками, – сообщил врач.

– А если София все-таки откроет банку? Она ведь слишком маленькая, чтобы понимать, какой спред ей можно, а какой нельзя.

– Я поставлю банку на самый верх холодильника, там она ее даже не увидит, – произнес я.

Арахисовое масло было моей слабостью, я мог есть его ложкой прямо из банки перед долгой пробежкой или намазывать на гренки воскресным утром.

Со времени постановки диагноза у Софии случилась лишь одна аллергическая реакция, когда кто-то из беспечных родителей угостил ее на утреннем чаепитии бисквитом, не спросив ничего у Майны.

– Ужас был полный, – потом рассказывала она. – София затрясла головой так, будто туда попала муха. Я сделала ей укол из шприца-тюбика с эпинефрином и вдруг подумала: а если лекарство не поможет? Сам знаешь, покупаешь такие шприцы, считаешь, что они действуют, а если попадется бракованный? На заводе что-то не заладилось. Всего лишь один шприц с браком.

– Но ведь помогло же, – успокоил я Майну, потому что слова ее лились потоком, будто она забыла, что София гремит сковородками в своей игрушечной кухне, и все тревоги дня давно забыты.

– Да, но…

Я стиснул ее в объятиях, буквально задавив в ней панический страх.

– Лекарство помогло.

По мере взросления София научилась не брать еду ни от кого, кроме нас. Она привыкла носить с собой обед из дома на школьные мероприятия, спрашивать на вечеринках, есть ли в сладостях арахис. Мы вздохнули с облегчением. Но банка с арахисовым маслом продолжала стоять на самом верху холодильника, куда София никак не могла бы добраться.

– Спокойнее. Старайся дышать реже и ровнее.

Она вообще едва дышит. Я знаю, что грудь у нее сдавлена, словно на нее кто-то уселся, глотка распухла, и каждый вдох дается с трудом. Дочь шевелит губами, но не произносит ни звука. Веки у нее уже набухают, превращая глаза в узкие щелки.

– Бекка! – ору я так, что по сравнению с этим мои крики с требованием еды кажутся шепотом. Встаю на колени, словно небольшой выигрыш высоты разнесет звуки дальше, и беспрестанно грохочу наручниками по металлической трубе. – На помощь!

Можно за несколько минут или несколько часов умереть от анафилактического шока. В первый раз мы рванули на машине прямо к врачу, где нас пропустили без очереди к не растерявшемуся доктору, который сделал укол из шприца-тюбика с эпинефрином, одновременно позвонив в «скорую». В больнице нам выдали шприцы для самостоятельного использования.

– А что произойдет, если ей не вколоть адреналин? Насколько бурной будет реакция?

– Нельзя сказать определенно. Давайте не будем это выяснять в боевой обстановке. – Врач был молодым и внимательным, в его глазах читалось сочувствие. – Лучше всегда иметь в запасе шприц.

Всего их у нас четыре штуки. Один – в школьной сумке Софии, второй – в сумочке у Майны, третий – у меня в машине, четвертый – в ящике в кухне вместе с батарейками и игрушками трехлетней давности из детского набора «Хэппи мил», который продается в «Макдоналдсе».

– На помощь!

В кухне радио выключается, оборвав песенку «Нью-йоркская сказка». Я не дожидаюсь, пока Бекка отзовется.

– Мне нужен шприц-тюбик Софии. Ты дала ей арахис, кретинка, идиотка…

– Я тебе дала арахис! Сыра было мало, так что…

– Живо! Времени нет, она же может умереть, Бекка!

Я жалею о сказанном мною в ту секунду, когда вижу лицо Софии – распухшее и перепуганное. Сейчас ей с огромным трудом дается каждый вдох.

– Это неправда, милая, – тихо добавляю я. – Я это сказал, потому что нам очень нужен твой шприц.

Наверху раздается какой-то шум. Я слышу звяканье ключей и представляю, как на пол вываливают содержимое кухонного ящика. Я с силой дергаю наручники, страх и волнение добавляют сил моим затекшим рукам. Что мне делать, если София перестанет дышать? Если у нее остановится сердце?

– Скорее!

– Да не могу я его найти!

Наверное, Майна куда-то переложила шприц. Я ощущаю приступ гнева, что она мне ничего не сказала, мы об этом не говорили, я не услышал от нее слов вроде: «Я подумала, что, возможно, лучше держать шприц в коридоре, в ванной, в шкафу для посуды».