Заложница

– Это полтысячи в год, Адам! На эти деньги мы могли бы съездить отдохнуть. – Она отключила автоплатеж, а субботними вечерами после восьми часов переключала телевизор на Би-би-си.

– Может, вам лучше присесть? – советует мне Бекка.

– Все нормально, – несвязно бормочу я, а она как-то странно на меня смотрит.

Язык распух так, что едва помещается во рту, щеки изнутри сухие и какие-то бугристые. Я хватаюсь за край столешницы. Когда этот громила меня избивал, я, как мог, защищал голову, и был почти уверен, что больше всего мне досталось по почкам. Но теперь начинает казаться, что я мог схлопотать сотрясение мозга. Однажды со мной такое было на матче по регби. Я пытаюсь припомнить тогдашние ощущения, но подробности ускользают из памяти.

Окончательно меня доконали билеты моментальных лотерей. Мне почти стыдно в этом признаться, словно алкоголику, напивающемуся грушевым сидром, или наркоману, который никак не может слезть с калпола. По первому купленному билету я выиграл двести пятьдесят фунтов. Две с половиной сотни! Я повел Майну в ресторан, подарил Софии единорога с «хамелеоновой» шкурой, которого ей так хотелось, а двадцатку отложил на покупку «моменталок». Вот в чем главное, решил я. Никогда не ставь больше, чем можешь себе позволить. Я бы и дальше использовал часть выигранного на покупку «моменталок», и тогда не вляпался бы в неприятности.

Вот только выиграл я всего один фунт, а потом – ничего, и в следующий раз – тоже пусто…

Перед глазами все плывет. Сквозь какую-то пелену я замечаю, как в кухню входит София и спрашивает Бекку:

– А что с папой?

Как будто из-под воды слышу ответ Бекки и трясу головой, чтобы мне немного полегчало.

– Все нормально, милая, он немного устал.

Я роюсь в аптечке, думая, насколько сильными были анальгетики, потому что голова у меня хоть и кружится, но боль по всему телу не утихает.

– Ты мне давала ибупрофен или парацетамол? – спрашиваю я у Бекки. Если я принял что-то одно, то теперь выпью другое.

– Папа! – София трет глаза. Первое полугодие в школе просто вымотало ее.

В аптечке мне попадается всякая ерунда: липкие пузырьки с микстурой от кашля, различного размера лейкопластыри. Но анальгетиков там нет. Я моргаю и снова трясу головой, словно вылезшая из воды собака.

– Где они?

Я поворачиваюсь к Бекке, которая глядит на меня с каменным лицом. Она больше не похожа на девочку-подростка: выглядит старше, более умудренной.

И тут, несмотря на боль и пелену перед глазами, меня внезапно осеняет.

– Бекка, что ты мне дала?

Во рту у меня такая сушь, что трудно выговаривать слова, и сквозь туман в голове я слышу, как они цепляются друг за друга. Чтотымнедала? Боль в ребрах и в пояснице стихает настолько, что эти органы вполне могли бы принадлежать другому человеку.

– Кое-что, что поможет вам уснуть, – улыбается Бекка, будто сделала нечто полезное, а я пытаюсь понять, что происходит.

У нас вообще было снотворное? Может, Майна взяла рецепт и оставила таблетки в аптечке? Но зачем ей это делать, а даже если и оставила…

– Разве на упаковке не указано, что там за таблетки? – Похоже, я говорю именно эти слова, однако отсутствующий взгляд Бекки намекает, что слышит она нечто иное. Внезапно ее лицо просветляется.

– Ой, понимаю! Вы думаете, я случайно дала вам снотворное, а не анальгетики? – громко смеется она. – Нет, не такая уж я дура. Все было сделано намеренно. Я принесла снотворное с собой.

Я вцепляюсь в столешницу, чтобы прекратить качку – то ли меня болтает из стороны в сторону, то ли кухню. София все так же стоит на пороге, переводя взгляд с меня на Бекку. Я ей улыбаюсь, но она отодвигается.

– Папе плохо?

Я не виню дочь за осторожность: мое поведение в последние несколько месяцев едва ли укрепило ее доверие ко мне. Но мне нужно, чтобы она поняла: сейчас ей надежнее всего со мной. Я протягиваю к ней руку с дрожащими пальцами и пытаюсь подобрать ободряющие слова. Они вылетают взволнованной скороговоркой:

– Все-хорошо-милая-иди-к-папе.

София дергает себя за косичку, закручивая ее между пальцами, и переводит взгляд то на меня, то на Бекку.

– Иди ко мне, дорогая, – протягивает к ней руки Бекка.

– София, нет!

Слишком громко и слишком грозно. Дочь зажимает уши ладонями и вскрикивает, а потом бежит к Бекке, которая берет ее и качает из стороны в сторону. София обхватывает ее ногами, словно обезьянка, уткнувшись лицом в свитер Бекки.

Поверх головы Софии Бекка торжествующе улыбается. Будто победила в игре, о которой я даже не подозревал, что тоже в ней участвовал.

Я выдавливаю слова:

– Тебе. Нужно. Сейчас. Же. Уйти.

– Я только начинаю.

Я делаю шаг в их сторону, держась одной рукой за стол, потому что комната не перестает качаться.

– Не знаю, какую игру ты там затеяла, но уже успела совершить серьезное правонарушение. – Я говорю медленно, мои пересохшие губы с трудом произносят каждый слог. – Подмешивание токсичных веществ карается тюремным заключением, и не думай, что легко отделаешься, потому что еще учишься в школе. – От усилий говорить четко и ясно я задыхаюсь, будто бы пробираюсь сквозь зыбучий песок.