Заложница

Новости передают каждые двадцать минут, и я сосредоточиваюсь, но слышу одно и то же. Связи нет… Отклонений от заданного курса не замечено… Никакой свежей информации. Представитель Группы действий за спасение климата отвергает сам факт своей осведомленности о захвате. Наше кредо – пассивное сопротивление и гражданское неповиновение, – заявил он, – и мы не одобряем и не оправдываем преступное насилие. Бекка наверху не издает ни звука, и я представляю ее уставившейся в «Полетный радар-24» в ожидании, когда самолет изменит курс. Услышанный мной в ее голосе страх не придал мне уверенности, скорее наоборот. Напуганный преступник опасен. Непредсказуем.

– А с мамочкой все в порядке?

София сжимается в комочек рядом со мной, да так близко, что я ощущаю на лице ее дыхание. В горле у меня стоит комок, и я чувствую, как в носу начинает щипать от слез. Не знаю, что делать, что ей ответить.

Майна бы знала.

Меня жаркой волной окутывает любовь, я невольно издаю тихий вой, он рвет мне сердце и сгибает меня пополам, когда вспоминаю склоки, резкие слова, горечь отношений, которые разрушил своим враньем.

– Папа!

София касается моей головы, и я слышу, как она напугана, но не могу говорить, потому что у меня перехватывает дыхание, я пытаюсь отыскать себя в деградировавшем человеке, плачущем, как ребенок. Как я мог все это допустить? Если бы не залез в долги, то никогда бы не обратился к теневому кредитору. Кате бы не угрожали, не было бы тайн, из-за которых мы с Майной отдалились друг от друга, не было бы у меня на пороге громилы с кулачищами, которому безразлично, кого колошматить. Бекка не смогла бы накачать меня снотворным, она бы проиграла, не успев начать. И мы бы с Софией не сидели в подвале, откуда нет выхода. Это все моя вина. Бекка, вероятно, и повернула некий ключик, но я долгие месяцы запирал себя на все замки.

– Папа, мне страшно.

Мне нужно взять себя в руки.

Я медленно восстанавливаю дыхание. Напрягаю каждую мышцу, окоченелую от холода и отсутствия движения. Пальцев я теперь почти не чувствую.

– А еще я есть хочу.

– Я тоже.

Голос у меня надломленный, и я откашливаюсь, опять повторяю свои слова, пытаясь убедить себя, как и Софию, что я держусь. Оглядываю подвал, будто еда может по волшебству появиться в тусклом свете, к которому мои глаза успели привыкнуть.

– Попытаемся снова покричать Бекке?

Нижняя губа у Софии дрожит.

– Она единственная, кто может принести нам что-то поесть. Я тебя в обиду не дам, хорошо?

Я принимаю ее молчание как знак согласия и кричу как можно громче:

– Бекка! Бекка! Бекка! – Кажется, я слышу, как она двигается, но не уверен. – Бекка! Мы хотим есть! И пить!

Мы прислушиваемся. Сверху раздаются шаги, потом на тонкую полоску света у двери падает тень. Радио внезапно выключается.

– София хочет пить и есть.

Ответа нет. Но тень, по крайней мере, на том же месте. Еще один шанс.

– Тогда хоть воды. Прошу тебя, Бекка.

– Дверь я не открою. Вы попытаетесь сбежать.

В голосе у нее напряженность, похожая на проявление стресса. Она не знает, что делать. Или потому, что понимает, что зашла слишком далеко? Мне нужно, чтобы Бекка оставалась спокойной. Если она спокойная, может, я сумею заболтать ее.

– Я шевельнуться не могу – как же я сбегу?

Я тяну трубу у себя за спиной, металл глухо звякает о наручники.

– Ты что-нибудь предпримешь.

– Прошу тебя, Бекка. Хоть что-нибудь для Софии. – Я смотрю на дочь. – Продолжай, – шепчу я ей.

– Бекка, пожалуйста, я очень хочу кушать.

Она отодвигается от двери. На мгновение мне кажется, будто Бекка ушла, но вскоре я слышу шум в кухне: звук открываемых ящиков, позвякивание ножей, хлопанье дверцы холодильника. Включается радио: затихающий припев «Прошлым Рождеством» сменяется песней о том, что значит быть одиноким в эти особенные дни.

Надо быстро соображать. Возможно, это наш единственный шанс.

– София, мы отсюда выберемся. – Она вглядывается в мое лицо, ожидая продолжения обещания, а я соображаю, что могу попросить ее сделать. – Как быстро ты бегаешь?

– Быстрее всех в классе.

– А замереть можешь?

Дочь садится, скрестив ноги, сложив руки на груди и плотно сжав губы, так, когда делают перекличку.

– Очень даже впечатляет, – улыбаюсь я. – Мы с тобой типа в игру сыграем, хорошо? Сначала ты замрешь, а потом побежишь как можно быстрее.

Дверь в подвал открывается внутрь, в сторону лестницы. Если София прижмется за ней к стене, Бекка ее не заметит.

– Снимай халатик и клади его вон туда, – киваю я в самый темный угол. – Мы сделаем вид, будто ты лежишь на полу.

София соглашается, зубы ее уже стучат, когда она раскладывает халатик. Не идеально, но глаза Бекки будут некоторое время привыкать к темноте, а мне от нее нужно, чтобы она на несколько шагов зашла в подвал…