Заложница страны Свободы. 888 дней в американской тюрьме

Мне пришлось приучать себя верить, чтобы он поверил, что я ему верю. Именно так живут такие, как мы: на пересечении потери и тоски, боли и нужды, истории и будущего, драмы и желания. Выжившие сломлены и кровоточат, разрушены и запятнаны, чувствуют себя виноватыми в том, что с ними случилось, и никогда больше не будут прежними. Я больше не была целым. Он что-то у меня украл. Он разобрал меня на части. Он превратил меня в панцирь, пустой каркас, безмолвное тело. Он разрушил меня и не потрудился собрать заново. Я была будто в трансе. Под гипнозом. Непрекращающийся ночной кошмар, из которого ты не можешь выбраться. Как в тех снах, где тебе нужно бежать, но ноги и тело не слушаются – и ты двигаешься будто в рапиде. И постоянный белый шум на фоне – это мои мысли о том, что я опять сделала или могу сделать не так. Это насилие имеет правила, которым все невольно подчиняются, – мертвая тишина, рыбий крик под толщею воды. Молчать о происходящем должны все: преступник, жертва, свидетели, – тогда шоу будет продолжаться. Мы молчим, и это молчание усиливает нашу изоляцию, углубляет нашу веру в то, что мы единственные, кто когда-либо проходил или когда-либо пройдет через что-то подобное. Мы – какие-то «не такие». Мы отмечены незримой черной меткой. Нельзя, нельзя об этом говорить! А что, если мы заставим людей чувствовать себя неловко? Что, если они не слышат, что мы говорим, и каким-то образом осуждают нас?

И нет никого, никого ближе палача и его жертвы. Но это эрзац-близость, ее извращенная и пластмассовая форма, ибо уязвимы тут только вы. А истинная, подлинная человеческая близость предполагает уязвимость с обеих сторон. Не чтобы знать, как побольнее уколоть, а чтобы знать, как защитить. И надо признать, что бремя жестокого обращения нужно нести не только беззвучно кричащей жертве. Подобное насилие совершается по отношению ко всему сообществу – и все сообщество несет ответственность за то, чтобы узнать и помочь донести эту историю. Это страх. Это привычка. Это зависимость. Это болезнь. И от нее есть лекарство. Но не все люди одинаково сильны, чтобы найти его в себе. Боль не исчезнет мгновенно. Она будет проявляться, воспоминания могут нахлынуть с головой. Но это не страшно. Такова уж наша человеческая горько-сладкая жизнь. Главное – собраться с духом и совершить первый шаг.

И мне кажется, я готова.

13

Руководство тюрьмы позволило мне встретиться со священником из православной церкви Турку, отцом Никитой. Я решилась на оформление развода. Я обеспокоена тем, что в соответствии с православием это грех. Поэтому я с нетерпением ждала встречи с ним. Я рассказала отцу Никите все без утайки. Он меня внимательно слушал, не перебивал, лишь иногда покачивал головой, когда я останавливалась, не в силах продолжить дальше. С ним я почувствовала какое-то умиротворение – и слова лились легче, без прежней тяжести. В отличие от беседы с психологом, когда я внутренне отстранялась от того, что рассказывала, сейчас я, наоборот, перепроживала какие-то события. И плечи расправлялись. И мне становилось легче. Отец Никита смог меня понять, объяснить мое стремление порвать с этим человеком раз и навсегда с точки зрения религии и успокоить. Он пообещал прийти еще – и я не могла ему не поверить…

Особенность блока, в котором я живу, кроется в самом его названии – Vapous («Свобода»). Для большинства находящихся здесь это место является последним перевалочным пунктом перед выходом на свободу. И люди уходят. Ушла Присцилла. Ушла Лариса. Еще несколько девочек. А я остаюсь здесь. У меня есть за что бороться, но я не знаю, сколько это займет времени. Экстрадируют ли меня в США? Если да, то когда это произойдет? Если нет, то что вообще будет дальше? Очень много вопросов и так мало ответов. Душевное спокойствие помогает поддерживать и Яли. Помимо того, что за месяц до моего заключения умер отчим, оставив маму одну, я оформила ипотеку. И все это свалилось на нее одну. Оказалось, что Яли помогает не только мне. Кроме того, что он присылает мне деньги в тюрьму, чтобы я могла совершать звонки или приобрести себе самое необходимое, он помогает моей маме с выплатой ипотеки. Учитывая, что мой муж, переехав в Россию, пошел по стезе трутня, это огромная неоценимая помощь. Я не знаю, как благодарить Яли. Поэтому я благодарю Бога за него. Яли стал не только моим доверенным лицом в суде. Он стал другом семьи.