Залы моего дома (ЛП)

Маенор тихо посмеивается над непочтительным ответом Леголаса.

— Но почему только половина леса? — спрашивает Леголас, тихо зашипев от боли. — Отец сказал бы, что я обленился, если не залил весь лес своей кровью.

Я рад, что они могут шутить, но у меня замирает сердце от их слов. Мой сын проливает кровь, пот и слезы за наш дом. Он является частью леса, так же как лес является частью него. Деревья питают, лечат и успокаивают его. Он знает весь лес вдоль и поперек. Это его жизнь и его работа. Иногда он словно растворяется в лесу.

И по состоянию моего сына можно понять состояние нашего леса. Его тело стало символом победы и поражения. Когда он возвращается здоровым, целым и счастливым, значит, мы побеждаем. Когда он возвращается раненым и полностью истощенным, мы, вероятно, теряем позиции.

В последнее время он часто возвращался домой раненым, и из его разговора с Галионом, я понимаю, что он задумывался о собственной смерти. Все мы когда-то исчезнем.

Однако мы с Майнором подозреваем, что он устает сильнее, чем остальные. Потому что когда он не во дворце, и, следовательно, не на наших глазах, он выходит в патрули каждый день. Мы просто не знаем наверняка, потому что ничего не говорит.

Бренион спрашивал нескольких солдат Леголаса, которые, как обычно, молчали, старались соблюдать цепочку командования, потому что именно Леголас был их прямым начальником. Брениона, Маенора и меня они считали всего лишь старыми эльфами в церемониальных мантиях, которые сидели в великолепных комнатах, в то время как эти молодые дураки считали себя закаленными солдатами, которые могут позаботиться о себе. И хотя они молчали из преданности и уважения к принцу, они так же хотели, чтобы Леголас был с ними в любое время, и не важно в каком он был состоянии. Таким образом, мы не знаем сколько сил он тратит в патруле и можем судить об этом только по состоянию его тела.

Но мы знаем, что Леголас никогда не дает себе отдохнуть, и когда возвращается домой, он все меньше и меньше похож на себя. Он бледнее, потому что в той части леса где он служит нет солнца. Он похудел, потому что мало отдыхает. В последнее время он часто бывает рассеянным, потому что думает о следующей задаче, о прошедшей битве, о завтрашнем задании, и хочет побыстрее уйти, чтобы подготовиться.

Маенор умен, и старается не давить на Леголаса. Он знает, что мой сын устанет, и таким образом быстрее вернется домой. Но так продолжаться не может.

Я отодвигаю занавеску, чтобы объявить о своем приходе.

— Отец! — весело зовет Леголас. — Входи, не прячься в тени!

Я закатываю глаза, но делаю, как меня просят, и вхожу в комнату.

Мой сын одет только в сапоги и рваные штаны. Он сидит на простом деревянном стуле, опираясь о спинку. Левой рукой прижимает небольшой мешочек с горячими камнями к голому плечу. Правую руку он положил на стол, от локтя до плеча она вся в синяках.

Маенор присел рядом с ним, зашивая длинную ужасную рану, которая начинается от правого бока до самой поясницы. Целитель поворачивается ко мне, словно собираясь встать и поклониться мне, но я отмахиваюсь от него, молча приказывая продолжать работу. Мы в уединении ниши, и Леголас даже не назвал меня своим королем. Возможно потому что не может поклониться или даже встать (его левая нога тоже вытянута и обездвижена шинами и кожаными ремнями от голени до середины бедра). Еще один мешочек горячих углей лежит на его левом бедре, которое тоже все в синяках.

Кажется, он достаточно здоров, бодр и в хорошем настроении, но я вздрагиваю, глядя на него. Если его беспокоит только опухшее плечо, то Маенор был прав, мой сын оптимист. Я сомневаюсь, что он сможет нормально ходить, не говоря уже о том, чтобы бегать, стрелять из лука или драться. Я не знаю, как он сможет ходить даже с помощью костыля.

— Ты знал, что это я, — говорю я обвиняюще.

— Твоя одежда шелестит как листья по траве, — объясняет Леголас, — а твои волосы пахнут маслами, — поддразнивает он, опустив голову. — Я услышал и унюхал тебя. Я почти всегда знаю, когда ты рядом.

Я приподнимаю брови при этом заявлении, и мне интересно, знал ли он, что я подслушал его разговор с Галионом две недели назад.

— Я удивлен, что ты можешь унюхать что-либо кроме себя, — возражаю я вместо этого. — Ты воняешь, как орк.

Он смеется, потому что мои слова это явное преуменьшение. От него воняет намного хуже чем от орка. Запах крови и плоти орков обычно означал, что враг был побежден и убит. От Леголаса несет болью, потом, кровью. И тогда я замечаю что на кончиках его пальцев ужасные волдыри, красные и опухшие.

На его теле почти нет здорового места, вся кожа в синяках и порезах. Стежки Маенора добавляют новый набор аккуратных линий шрамов на его талии, но есть много других. На его шее и плечах есть шрам, и суда по неровным линиям, я понимаю, что зашивал эту рану не Маенор. Если бы он приехал домой с такой раной, я бы запомнил. Но он не вернулся домой из-за такой серьезной раны, и эта мысль ужасает меня.