[Zamaleev A.F.] Lekcii po istorii russkoi filosofi(BookFi.org)

а) Подлинным вдохновителем разночинства, его primus inter pares был В.Г. Белинский (1811-1848), человек сложного ума и безудержных пристрастий. "Год назад я думал диаметрально противоположно тому, как думаю теперь...". "Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи". Это из его писем-исповедей В.П. Боткину, которому Белинский поверял свои самые сокровенные мысли. Оттого не так-то просто схватить общую идею, руководившую им, придать характер системы его переменчивым воззрениям. Поворотный этап в идейной эволюции русского критика - разочарование в Гегеле. Им он увлекся под влиянием Н.В. Станкевича и М.А. Бакунина, своих первых философских наставников. В итоге Белинский довел до абсолютизации знаменитый тезис немецкого мыслителя о разумной действительности ("я был последовательнее самого Гегеля"), и, примирясь с "расейскою действительностью", возвел на пьедестал Allqemeinheit - всеобщее. В нем он полностью растворил субъекта, человека. Вскоре, однако, пришло отрезвление: "благодарю покорно, Егор Федорыч (так в их кружке называли Гегеля. - А.З.), кланяюсь вашему философскому колпаку... Что мне в том, что я уверен, что разумность восторжествует, что в будущем будет хорошо, если судьба велела мне быть свидетелем торжества случайности, неразумия, животной силы? Что мне в том, что моим или твоим детям будет хорошо, если мне скверно и если не моя вина в том, что мне скверно?". Теперь Белинский охвачен желанием счастья для "каждого из моих братьев по крови", он требует отчета за каждую слезинку ребенка, за каждый вздох угнетенной твари. Но и тут он видит "хвост дьявола" - необходимость крови, насилия. Из эгоизма, субъективной жажды свободы рождается его революционаризм. Он в новой ипостаси, "идеею идей" для него становится социализм. Белинский горячо верит, что настанет время, когда "не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди". И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать его развитию и ходу. От прежней мечтательности не остается и следа. Перед глазами критика носится гильотина. Ему "смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови". "Люди так, глупы, - заявлял Белинский, - что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов. К тому же: flat justitia - pereat mundus¹".

Благодаря Белинскому совершается изменение представлений о

90

сущности революции: это уже не правительственный переворот, не захват власти, как думали декабристы, это - война, истребление угнетателей ради будущего блага угнетенных. Находя в славянофильстве постановку "самых важных вопросов нашей общественности", Белинский упрекал их за то, что они не могли "в самом зле найти средства к выходу из него"; его ожесточали любые "субстанциальные начала" - религия, философия, мораль, ограничивающие волю человека.

Бердяев обозначил феномен Белинского как проявление "некультурности радикализма", несущего на себе "отражение некультурности консерватизма, вандализма старой, официальной России". "Революция, - добавлял он, - слишком часто заражается тем же духом, против которого борется: один деспотизм порождает другой деспотизм, одна полиция - другую, вандализм реакции порождает вандализм революции". Отсюда и все нигилистическое в русском политическом радикализме, столь удручавшее Герцена, но осознанно проводившееся и Чернышевским, и Добролюбовым, и Писаревым - вплоть до русских марксистов.

б) А.И. Герцен (1812-1870). Благородная фигура Герцена еще ждет своего понимания. В созданной им теории "русского социализма" провозглашалось право каждого на землю, общинное владение ею и мирское самоуправление. "На этих началах, и только на них, - утверждал Герцен в статье "Русские немцы и немецкие русские" (1859), - может развиться будущая Русь". Для этого вовсе не обязательны революции; достаточно реформ, мирных преобразований: "...Мы уверены, что нет никакой роковой необходимости, чтоб каждый шаг вперед для народа был отмечен грудами трупов". Общий план развития допускает альтернативу, история таит в себе бесконечное число непредвиденных вариаций. Одномерность существует лишь в воображении, фантазии адептов революции. Это перенесение на русскую почву опыта Запада: "... почему же народ, самобытно развившийся, при совершенно других условиях, чем западные государства, с иными началами в быте, должен пережить европейские зады?". Историю невозможно вытянуть "во фрунт", пристегнуть к упряжке прямолинейного прогресса; она, как и природа, развивается "в разные стороны", выявляет противоположные тенденции. История не кладет свой капитал "на одну парту", и, изменяя "старый порядок вещей", важно учитывать многообразие форм социального обновления.