Если вообще Безбородко является лицомъ замѣчательнымъ по своей государственной дѣятельности, то онъ еще болѣе замѣчателенъ по тому богатству, какимъ онъ былъ за нее вознаграждаемъ. Разумѣется, что въ свою очередь замѣчателенъ и государь, приводившій наградами въ «смущеніе» своего вѣрноподданнаго.
Какъ ни былъ милостивъ Павелъ къ Безбородкѣ, но все же послѣдній побаивался за себя и въ одномъ изъ своихъ дружескихъ писемъ писалъ: «я уже было началъ учреждать планъ, какъ бы убраться, въ чемъ я не послѣдовалъ бы ни графу Остерману, ни графу Салтыкову, которымъ всегда казалось лучше быть высланными, чѣмъ самимъ выйдти».
Когда Павелъ отправился изъ Петербурга черезъ Москву въ Ярославль, то приказалъ Безбородкѣ оставаться въ Москвѣ, какъ ближайшемъ пунктѣ отъ тѣхъ мѣстностей, по которымъ предполагалась поѣздка государя. По возвращеніи изъ Москвы, здоровье Безбородки разстроивадось все замѣтнѣе. Независимо отъ того, Безбородко чувствовалъ подъ собою «зыбь» и ту дрожь, которая, по словамъ современника, той поры Лyбяновскаго, происходила не отъ стужи. Вообще можно сказать, что относительно придворной храбрости Безбородко представляется какимъ-то сановнымъ зайцемъ.
Болѣзнь и едва ли еще не болѣе придворная «зыбь» заставляли Безбородку рѣшительно подумать объ отставкѣ. Получить ее въ это время было затруднительно вообще, а въ особенности послѣ тѣхъ милостей, какія были оказаны Безбородкѣ государемъ. Въ ту пору самымъ близкимъ лицомъ къ Павлу Петровичу былъ Петръ Васильевичъ Лопухинъ и къ нему-то, около 19-го декабря 1798 года, обратился Безбородко съ письмомъ, которое можно назвать какъ бы исповѣдью.
Въ этомъ, очень длинномъ письмѣ канцлеръ, между прочимъ, писалъ:
«Два года, протекшіе, были для меня исполнены болѣзней. Леченіе нынѣшняго года разслабило меня до самой крайности, такъ что, вѣрьте мнѣ — я не привыкъ вещей черными видѣть — ощущаю я часто такіе симптомы, которые мнѣ весьма неотдаленный конецъ предвѣщаютъ. Скоростью работы и понятіемъ награждалъ я упорно природную лѣнь свою; но теперь только природное и осталось, а память и другія дарованія совсѣмъ исчезаютъ. Хотя стыдно, но долженъ признаться, что, работая иногда длинныя пьесы, впадаю я часто въ повторенія и другіе недостатки, каковые, по преданіямъ Жильблаза, подъ конецъ ощущены были въ сочиненіяхъ преосвященнаго Гренадскаго. Мнѣ кажется, что полная свобода, свѣжій воздухъ умѣреннѣйшаго климата и леченіе у водъ могли бы еще поддержать безвременную старость, не по лѣтамъ еще меня постигшую. Пускай сіе почтете и воображеніемъ, но простительно человѣку, для сохраненія своего, отвѣдать разные опыты. Для чего намѣренъ я принести его величеству формальную просьбу, а васъ, милостивый государь мой, прошу въ то время употребить ваше ходатайство, чтобъ я желаемое мною увольненіе и дозволеніе выѣхать на нѣкоторое время въ чужіе края получилъ. Вы за меня легко поручиться можете, я великій неохотникъ не только до интригъ, гдѣ много бываетъ безпокойства и заботы, но даже и до всѣхъ дѣлъ; слѣдовательно, я не заслуживаю никакого сомнѣнія или подозрѣнія, и въ чужихъ краяхъ, и въ Россіи живучи, кромѣ своего здоровья, покоя и удовольствія, ни о чемъ не намѣренъ помышлять. По дружбѣ ко мнѣ, не оставляйте отдалять всякія непріятности, которыя клеветами злыхъ людей на томъ и счастіе свое основывающихъ пли воображеніемъ противъ меня наилѣтівѣйшаго, преспокойнѣйшаго въ свѣтѣ существа, воздвигнуты быть могутъ». Вмѣстѣ съ тѣмъ, Безбородко попросилъ отпуска въ Москву, на что и послѣдовало согласіе государя.
Не смотря на всѣ эти уважительныя причины къ увольненію отъ службы, Безбородко просьбы объ отставкѣ все-таки не подавалъ, и Ростопчинъ, приверженецъ его. по поводу этого замѣтилъ, что Безбородко такой просьбы не подастъ «ибо одно управленіе почтою составляетъ статью, не дозволяющую оставленія службы, когда нельзя дать отчета въ милліонахъ».
По пріѣздѣ изъ Москвы, Безбородкѣ, какъ тогда говорили, «были подстрижены крылья», и для него снова настало «моральное несчастье», а Ростопчинъ писалъ: «князь Безбородко дѣйствительно боленъ тѣломъ, но еще болѣе воображеніемъ, считая себя въ опасности».