Замешательство

Эти двое знали, что их сын мучает моего, пересказывая сплетни, которые услышал от них же, но не предупредили меня во время разговора по телефону. Ну что за люди, а…

Трусливые и сбитые с толку. Мы же все такие.

– Мне девять лет, папа. Я могу с этим справиться.

Мне было сорок пять, и я не мог.

– Робби, есть свидетели. Все говорят одно и то же. Что-то пробежало перед ее машиной.

– Что именно? Человек?

– Животное.

Робин нахмурился, сбитый с толку. Он выглядел как персонаж мультфильма.

– Ты помнишь, что было темно и холодно?

Он кивнул, как будто увидел в футе от своего лица крошечную модель того события, сконструированную мной.

– Двенадцатое января. Девять вечера.

– Что-то пробежало перед машиной. Должно быть, она дернула руль. Машину занесло, и она оказалась на встречной полосе.

Он не сводил глаз с крошечной симуляции. Затем задал вопрос, к которому я должен был быть готов. Это было так очевидно.

– Что за животное?

Я запаниковал.

– Неизвестно.

– Может быть, куница или какой-то исчезающий вид? Вдруг это была росомаха.

– Я не знаю, дружище. Никто не знает.

Он что-то просчитывал в уме. Видел, как приближалась вторая машина. Видел пешеходов. Нас двоих – мы в это время ждали ее возвращения домой. Я продержался десять секунд. Меня тошнило от вранья, и стыд от признания не мог быть хуже.

– Робби, это мог быть опоссум. В смысле, это действительно был опоссум.

– Но ты сказал…

Я хотел услышать другое: «Опоссум – единственное сумчатое животное в Северной Америке, папа». Или что-то из того, чему его учила Али: как тяжело приходилось опоссумам зимой, как страдали от обморожения их безволосые уши и хвосты. Но Робин молча нахмурился, думая о самом презираемом крупном животном на Земле.

Потом ошеломленно повернулся ко мне.

– Ты солгал мне, папа. Ты сказал, что никто не знает.

– Робби, это было всего на минуту…

Но нет: я уже не мог исправить содеянное.

Он склонил голову и потряс ею, словно прочищая уши от воды. Произнес ровным, тихим голосом:

– Все лгут.

Я не понимал, прощает ли он меня или осуждает все человечество.

Давно настала пора ложиться спать. Но мы все сидели вдвоем на его кровати – последние из экипажа космического корабля поколений, который исчерпал свои возможности задолго до того, как добрался до нового дома.

– Значит, она решила не сбивать его, хотя…

– Она ничего не решила. У нее не было времени. Это был рефлекс.

Робин поразмыслил. Он как будто успокоился, хотя в глубине души явно продолжал изучать переменчивые границы между поступками, совершенными рефлекторно, и теми, которые опирались на осознанный выбор.

– Значит, родители Джейдена – придурки? Мама не пыталась навредить себе?

Я не ощутил желания сделать ему выговор за грубое слово.

– Некоторые люди очень любят обсуждать то, о чем ничегошеньки не знают.

Он достал свой блокнот и что-то быстро записал, прячась от меня. Захлопнул, убрал в ящик прикроватной тумбочки. Его лицо просветлело. Может, он радовался, что завтра снова подружится со своим приятелем.

Я встал и поцеловал его в лоб. Он не воспротивился, потому что опять смотрел на свои руки и вспоминал, как они его предали.

– Папа, как ты думаешь, что это значит?

Он поднял одну руку, согнув ладонь чашечкой, и покрутил ею туда-сюда, как будто изображая крошечную планету, которая вращалась вокруг своей оси.

– Сам объясни.

– Это значит, что мир кружится – все идет своим чередом, – и я это принимаю.

Я повторил жест, и он кивнул. Я сказал своему сыну, что рад, что он такой, какой есть. Снова покрутил рукой в воздухе: «Спокойной ночи». Потом выключил свет и оставил его засыпать под уютным одеялом, сотканным из моего вранья. У меня всегда особенно хорошо получалось недоговаривать. И я чудовищно солгал ему той ночью, не рассказав про еще одну пассажирку той машины – его нерожденную младшую сестру.

В воскресенье он проснулся очень взволнованным. Еще до рассвета вскарабкался на меня и начал трясти, чтобы разбудить.

– Папа, у меня отличная идея. Ты только послушай.

Я, все еще полусонный, повернулся к нему.

– Робби, умоляю! Шесть утра!

Он умчался прочь и забаррикадировался в своем логове. Потребовалось сорок минут и обещание приготовить блинчики с черникой, чтобы уговорить его выйти.

Я подождал, пока от углеводов он не сделается сонным.

– Итак, я готов выслушать твою замечательную идею.

Он взвесил все за и против насчет того, простить ли меня. Выставил вперед подбородок.

– Я говорю тебе это только потому, что мне нужна твоя помощь.

– Понятно.