Новый ребенок вступал в состязание с искаженным образом, который никогда не существовал, да и не мог бы существовать в реальности. Такая попытка была бы обречена на провал, и дети это понимали достаточно быстро. Ожидания родителей не менялись, если замещающий ребенок рождался другого пола. Этот факт категорически противоречит мнению служб по усыновлению, которые хорошо понимают, какому риску подвергаются дети с такими родителями, и надеются его минимизировать, предлагая им усыновить ребенка другого пола и возраста.
Родители постоянно сравнивали двух детей как явно, так и скрыто. Часто они говорили об этом прямо в глаза новому ребенку, и почти всегда это сравнение было не в его пользу. Очень часто они говорили: «Билли, вот он был…» В лучшем случае они могли сказать: «Ты хороший, но…» — и продолжали сравнивать и сожалеть об умершем ребенке. Новый ребенок почти не имел шансов заслужить у родителей похвалу или одобрение, чаще всего он удостаивался кислой улыбки и вздоха: «Он совсем другой».
Даже в меру тревожные матери впадали панику, когда речь шла о болезнях и несчастных случаях. Их неотступно преследовал страх потерять нового ребенка. Малейшая шишка, температура или кашель, опоздание на десять минут из школы, сильный шум на улице тут же приводили их в ужас. Эти страхи, проистекающие из страха смерти ребенка, быстро росли и превращались в гиперопеку, сопровождающуюся многочисленными запретами. Игры со спичками, лазание на деревья, переход улицы, чихание, падения — все это могло привести к беде. Ребенку разрешалось очень мало, он постоянно находился под наблюдением. Иногда это приводило к тому, что родители постоянно проверяли каждую малейшую болячку, каждую травму, каждую жалобу, они тщательно изучали режим дня ребенка, чтобы выявить возможные опасности.
Запреты усиливались предостережениями, сконцентрированными на смерти, на том, что может случиться, и страшными рассказами о том, что уже случилось.
Время от времени мать пускала в ход плохо завуалированную угрозу, что она наложит на себя руки, если что-то случится и с этим ребенком. Поощрения и наказания высказывались в таких словах, которые ставили под сомнение возможность для ребенка соединиться на небесах со своим предшественником.
По крайней мере, у двух матерей присутствовали достаточно необычные фантазмы. Они безотчетно полагали, что замещающий ребенок в некотором роде «нес ответственность» за смерть другого, потому что он не родился, когда тот был жив. Авторы отмечают, что этот бессознательный процесс можно сформулировать так: «Новый ребенок живет на месте нашего умершего ребенка. Он занял его место. Этот ребенок — не наш умерший ребенок. Он виноват, это его вина, что другого ребенка больше нет. Это несправедливо, что он живет, а другой должен умереть. Он несет ответственность за это, он виноват во всем». Таким образом, неприязнь и упреки, сопровождающие горе родителей, бессознательно проецируются на самого замещающего ребенка.
Описывая атмосферу в семье, мы иногда говорим об обоих родителях, но чаще — только о матерях. В самом деле, об отцах собрано гораздо меньше сведений. В трех из шести случаев отец был описан как отстраненный, пассивный, он просто присутствовал рядом с матерью, которая вела себя ненормально. Однако отцы, так же как и их жены, были включены в процесс сильного горевания, а следовательно, и в перекосы в воспитании замещающего ребенка.
В такой нездоровой обстановке родились и росли эти дети. Авторы справедливо отмечают, что нужно быть очень осмотрительным, устанавливая связь между обстоятельствами рождения детей и имеющимися у них нарушениями: некоторые нарушения были напрямую связаны с описанной семейной атмосферой, а другие — со статусом замещающего ребенка. Кроме того, описанные нарушения не исключают того, что у детей могло также присутствовать нормальное и адаптивное поведение.