Заметки из хижины «Великое в малом»

Когда стены возводили,
Почву заступом разрыли —
Вдруг взревели духов голоса.
Дружно так они орали
Будто в сто вальков стирал
Сотрясая воем небеса.
Слух о том прошел повсюду,
Не хотели верить чуду,
До чего же были все удивлены,
Обнаружив под камнями
Туфлю с пестрыми цветами,
Туфлю в форме молодой луны[305]

.

Эта туфелька была положена в землю не менее чем несколько десятилетий назад, почему же она не истлела? Ойратские женщины не бинтовали ног, почему же туфелька эта была изогнутой формы и в длину не превышала трех цуней?

Конечно, на все это есть свои причины, но мы их не знаем.

(114.) Го-лю была женой крестьянина из Хуайчжэня. Не знаю, то ли мужа ее была фамилия Го, то ли — отца, но называли ее Го-лю.

В год цзя-чэнь или в год и-сы правления под девизом Юн -чжэн[306] в тех краях был большой голод, и муж Го-лю, не имея возможности просуществовать, ушел из дому и стал просить милостыню. Перед уходом, прощаясь с женой, он сказал ей:

— Родители мои стары и больны, я оставляю их на твое попечение.

Го-лю была хороша собой, и молодые люди из их деревни, пользуясь тем, что в доме ее не было еды, пытались соблазнить ее деньгами, но это им не удавалось. Она кормила свекра и свекровь трудами своих рук. Однако на жизнь не хватало, и она обратилась к односельчанам с просьбой:

— Мой муж поручил мне своих родителей, но силы мои истощились, и, если я не найду выхода, оба они умрут. Соседи, если вы можете мне помочь, помогите. А если не поможете, то мне придется начать «торговать цветами», и тогда уж не смейтесь надо мной.

(В деревне о женщине, торгующей собой, говорили, что она «торгует цветами».)

Соседи топтались на месте, мялись, что-то мямлили и так и разошлись, а она, горько рыдая, сообщила о своем решении старухе свекрови.

С тех пор Го-лю открыто стала водить компанию с мотами и гуляками, втайне копя деньги, зарабатываемые ею по ночам. Через некоторое время она купила молоденькую девушку, держала ее в большой строгости, не разрешала показываться посторонним людям. Когда кто-то сказал, что она просто набивает на эту девушку цену, она не стала спорить.

Прошло три с лишним года, и муж ее вернулся. Когда кончился обмен приличествующими в таких случаях фразами, Го-лю взглянула на свекровь и сказала, обращаясь к мужу:

— Родители остались живы, а теперь и вы вернулись. — А затем она вывела к нему ту молоденькую девушку и проговорила: — Тело мое запачкано, нельзя, чтобы вы делили мой позор, возьмите себе в жены другую, я вверяю ее вам.

Потрясенный муж ничего не ответил, тогда Го-лю сказала:

— Пойду приготовлю вам поесть, — ушла на кухню и там перерезала себе горло.

Чтобы освидетельствовать труп, прибыл правитель области и увидел, что глаза ее сияют, не хотят закрываться. Тогда он вынес решение о том, чтобы ее похоронили в семейной могиле, приготовленной для свекра и свекрови, но не в могиле, приготовленной для мужа:

— Не хороните ее в могиле для мужа, ведь она порвала с ним; погребите ее там, где будут лежать старики, ведь она не порвала со своей свекровью.

Но и после этих слов правителя глаза ее не закрылись.

И тогда свекровь, плача, закричала:

— Она была истинно добродетельной женщиной, из-за нас двоих довела себя до такого! Не сын ли, который не сумел прокормить своих родителей, перестал о них заботиться, [виновен во всем]? Да к тому же это еще тот, кто родился мужчиной, не смог прокормить нас, а поручил слабой женщине, сам убежав от трудностей. Так кто же виноват в разрыве? И вообще, это наше семейное дело, чиновников оно не касается. — Когда старуха замолчала, глаза покойницы закрылись.

Земляки, обсуждая случившееся, ожесточенно спорили, не сходясь во мнениях. А дед мой, ныне покойный господин Чун-юй, сказал:

— Целомудрие и почтительность к старшим — две наиважнейшие добродетели в человеке, но сохранить и то и другое ей было невозможно. Разобраться в подобном деле тому, кто не является настоящим мудрецом или святым-бессмертным, немыслимо. И я не решусь выносить свое суждение по этому поводу.

[115. Разговор духа казненного с судьей о правильности приговора.]

(116.) Редактор Чэн Юй-мэнь[307] рассказывал:

«Яд ненависти силен в человеке!

Сун Сяо-янь перед смертью отправил следующее послание своему другу:

Могут белые кости рассыпаться в прах,
Но душа наша вечно пребудет в блужданьях.
За истоками Желтыми[308]

, в мертвых краях,У волшебного зеркала[309] жду я свиданья.

Я сам видел это письмо. А когда друг, которому было адресовано это письмо, лежал на смертном одре, он хлопнул рукой по постели и воскликнул: «Посидите, господин Сун, подождите!»