Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

«Желтый Кром» – это свободный по композиции (но написанный отнюдь не вольным стилем) сатирический роман о веселых вечерах и праздниках в старинном английском поместье Кром. Книга желтая внутри и снаружи – и я употребляю слово «желтый» не в его ругательном значении. Некая желтая дымка мягкого смеха окутывает ее. Люди превращаются в больших нелепых канареек, которые пытаются плавать в шафранных лужах, в ярко-желтые листья, вихрем мчащиеся по ржавым дорожкам под лимонным небом. Эта изящная, сдержанная сатира не претендует на то, чтобы затмевать своим блеском бледно-желтое солнце, но искрится отчаянным золотым весельем, насмешкой над белобрысым великосветским бездельником, дамочкой-блондинкой, встречающей рассвет на крыше башни, над теми, кто проводит последние дни на аристократическом катафалке поместья, подточенного духом желтого сарказма.

Книга сия приведет в бешенство тех, кто воспринимает что-либо всерьез, хотя бы самих себя. Это высшая степень насмешки – глумление над издевкой, которое могла породить только англосаксонская изощренность. Она написана человеком, который гораздо больше увлечен романтическими влюбленными и лирическими историями былых лет, чем трескотней и соблазнами современности. Его главный герой – ну и характеристика Дэниса, этого осмеянного насмешника, – взят из собственной книги Хаксли «Лимб». Как и мистер Скоуган, но какое это имеет значение? Мне абсолютно наплевать на то, что книга «не отражает жизнь», что это «не роман», – а об этом будет не раз сказано, уверяю вас. Я считаю Хаксли, после Бирбома, самым остроумным из всех англоязычных писателей.

Сцена, в которой Дэнис не в состоянии поднять и нести нуждающуюся в его помощи Анну, безмерно меня позабавила.

И только послушайте, как Хаксли устами своего героя признается в том, что знания о человеческих сердцах получает из вторых рук:

«Это ужасно: сталкиваясь с живыми людьми, мы имеем дело с неизвестными и непознаваемыми величинами. Можно лишь надеяться что-то о них узнать в результате долгих и в высшей степени неприятных и скучных личных контактов, связанных с ужасной тратой времени. То же и с текущими событиями: как я могу узнать что-либо о них, не посвящая годы изнурительному непосредственному их изучению, сопряженному опять же с бесконечным количеством неприятнейших контактов? Нет, дайте мне прошлое. Оно не меняется: оно все перед нами в черном и белом цвете, и узнать о нем можно в удобной обстановке, благопристойно и, главное, в уединении – из книг»[502].

Насколько мне известно, Хаксли едва исполнилось тридцать лет. Говорят, что он знает больше о французской, немецкой, латинской и средневековой итальянской литературе, чем любой человек в этом мире. Я отказываюсь выступать с дурацким советом, что, мол, ему следовало бы меньше знать о книгах и больше о людях. Я желал бы, чтобы Кристофер Морли[503] прочел его и заявил, что котенку не нужно мешать играть с хвостом.

И жду, что следующие дополнения в самое ближайшее время украсят обложку «Крома»:

Бросай все и читай «Желтый Кром».

Х-в-д Бр-н[504]

Поместите Хаксли в первые ряды американских (sic!) писателей!

Общественное мнение

(«Sic» – это мое. Оно не такое громкое, как «ик», тихонечко так, будто в больничной палате.)

Могу я быть полнейшим старым дураком, / А все ж читать я буду Хаксли «Желтый Кром».

Ф. П. А.[505]

Изысканно. Поместите Хаксли в ряды избранных английских снобов.

Г-рт-да Ат-р-т-н[506]

Шервуд Андерсон о проблемах брака [507]

Литературным кумирам прошлого века требовалось немало времени, чтобы завоевать определенную репутацию. Речь не о Теннисоне или Диккенсе – эти, несмотря на некоторый налет радикализма, всегда были востребованы общественным вкусом. Не об Уайльде или де Мюссе, чья скандальная личная жизнь[508] сделала их едва ли не легендарными фигурами. Но литературная репутация Гарди, Батлера, Флобера и Конрада создавалась медленно.[509] Эти люди преодолевали пороги, плывя вверх по течению, и им суждено было оказать почти нестерпимое влияние на грядущие поколения.

Сперва они были экзотическими диковинками, ценимыми лишь жалкой кучкой преданных поклонников. Позже мутные волны моды чуть приподнимают их на свои гребни; современники с огромным подозрением и скептицизмом «пытаются прочесть одну из этих штуковин». Наконец некий маститый критик узнает от серьезных авторитетов, что это, дескать, «вещь», и во всеуслышание провозглашает сию новость, не в силах преодолеть внутреннего убеждения, что, стало быть, автор, о котором идет речь, выступает заодно с Флоренс Найтингейл и генералом Бутом.[510] И вот автору – старому, потрепанному жизнью, успевшему обзавестись десятком молодых эпигонов – наконец-то достаются лавры широкого признания.

Культурный мир стал более сплоченным. За последние пять лет мы стали свидетелями взлета двух высококлассных писателей – Джеймса Джойса и Шервуда Андерсона.