Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи

За исключением раздела об американской аристократии, в первом эссе «Национальная литература» мало нового: за истекший год большинство этих остроумных высказываний с его же собственной легкой руки стали затертыми до дыр банальностями. «Рыцари Пифии»[465], «Праведные Мыслители», «О создании университетов», «Методисты» – в этих главах, равно как и в целом ряде критических статей, посвященных популярным романистам, нет его привычного антагонизма; взамен проскальзывает неожиданная терпимость к «Сатердей ивнинг пост» и даже нехотя упоминается Бут Таркингтон[466]. Гораздо более интересны, и действительно полезны, главы из второй «Книги предисловий», героями которой стали Эдит Уортон[467], Кейбелл[468], Вудро Вильсон[469] и, наконец, сам Менкен. Но эссе, посвященные Культурным Традициям, поднимаются до ослепительного анализа. Здесь он снова размышляет не спеша, эта почва сравнительно нова для него, и требуется вся сила его ясного и изобретательного ума, чтобы освоить предмет. Здесь он выходит за рамки своей профессии художественного критика и становится эдаким вывернутым наизнанку Катоном[470] цивилизации.

В статье «Сахара изящных искусств»[471] прорывается плотина, и с лица земли стерты Джорджия, Каролина, Миссисипи и иже с ними. Первая струйка этого наводнения просочилась еще в предисловии к «Американскому кредо»[472] и вот превратилась в могучий поток. Картина охватывает весь регион к югу от линии Мейсона-Диксона, как будто сплошь заселенный придурковатыми Катилинами.[473] К концу истории автор смягчается – эта нежность от тоски.

Продолжаем в пафосной манере описаний из каталога: «Божественное озарение» посвящено вопросам вдохновения и его отсутствия; старая и печальная проблема человека, завершившего творческую работу. «Экспертиза популярной добродетели» в своем причудливом совершенстве доходит до восьми страниц – наконец-то вопрос о том, что такое неблагодарность, разрешен с абсурдной, но порожденной опытом справедливостью. «Уход Омнеса со сцены» – что касается угрозы смерти, лично я предпочитаю эссе на ту же тему «Обсуждение» из ранее вышедшей «Книги бурлеска»[474]. Сравнивать их трудно, вещь, о которой я говорю, сам Менкен истово считает одним из лучших своих произведений, это неотшлифованная шутливая безделица, такая же прекрасная, как, скажем, ранние эссе Марка Твена, в то время как «Уход Омнеса со сцены», написанный несколькими годами позже, – вещь гладкая, блестящая, сработанная из цельного куска. Это самое дотошное из когда-либо читанных мною исследование конкретного пятнышка на Солнце.

Далее в четырех абзацах излагается общеизвестная истина о том, что чрезмерная любовь к музыке – это аффектация, а последующие абзацы обесценивают оперу как форму. Что касается «Музыки завтрашнего дня», невежество вашего покорного слуги в этом вопросе должно заставить его скромно помолчать, но в «Tempo di Valse» сверхсовременный Менкен превращается в викторианца, настаивая на том, что надоевшее людям является более захватывающим, чем то, что они только-только научились создавать. Если его идея современных танцев проистекает из наблюдения за мужчинами, узнавшими о них на тридцать пятом году жизни, стирая подошвы на четырех квадратных футах ресторанного танцпола, автор оправдан; но я не вижу причин, почему шимми – это «дрыганье и кривляние»: профессионально исполненный, этот танец не столько смешон, сколько изящен и определенно так же сложен, как и любой вальс. Эту часть книги продолжают решительное осуждение музыканта по фамилии Хэдли[475], гениальная попытка увековечить Драйзера в литературном портрете и утешительные нападки на актерскую профессию.

В «Культе надежды» он защищает позиции относительно конструктивной критики – собственные и «Доктора Нейтана»[476] – весьма занимательное чтение, но «Иссохшее тысячелетие» – это лоскутное одеяло из «Répétition Générale[477]»[478], повторение в общих чертах тезисов его предыдущих книг. В «Приложении к деликатной теме» изложены его более поздние рассуждения о женщинах, разбавленные избранными высказываниями умников из «Смарт сет».